Ракеты и подснежники
Шрифт:
Я отправился на позицию, сел на бруствер с солнечной стороны. У опушки леса выстроились в ряд островерхие белесые крыши лагерных палаток. Среди них -- редкие фигуры. Час назад, во время построения, подполковник Андронов объявил: после обеда -- двухчасовой отдых, потом -- свертывание матчасти. Ночью предстояло выступать в обратный марш. От земли тянуло холодком, но воздух вокруг был ласковый, прогретый весенним солнцем. Небо, синее и высокое, -- бездонная ваза над головой. Вокруг -- густая, приглушенная тайгой тишина, а у меня в душе необъяснимое, гнетущее томление...
Отчетливо помнил, когда оно пришло: утром, во время чтения Скибой письма от жены. Солдаты сгрудились возле него тесной кучкой, будто не хотели пропустить ни одного слова. Жена подробно сообщала оператору домашние новости: на днях
Скиба оставался насупленным -- мужу, наверное, полагается внимать отчету жены с надлежащим видом, -- но за этой строгостью проглядывало иное: он переживал хорошие минуты. На полных щеках проступил румянец, читал Скиба медленно, с легкой торжественностью, отдельные, должно быть особенно нравившиеся ему, строчки перечитывал.
– - "И вот жду и не дождусь, милый голубь, когда ты вже повернешься?" --Прочитав эти слова по инерция, Скиба зарделся, торопливо сворачивая письмо, стыдливо выдавил: -- Женские балачки... Вот языката жинка!
– - Чего ж ты, Остап... Любит же!
– - Что правда, то правда, -- пробасил Скиба.
Солдаты принялись добродушно подшучивать над ним, а меня это чужое счастье почему-то вдруг обозлило. Я ушел в кабину. И в течение дня не мог избавиться от глухого приступа хандры. Работал с какой-то яростью, молчаливо. Солдаты, заметив мое настроение, притихли. Однако дела у нас спорились: мы раньше всех закончили проверку аппаратуры. Потом, когда пошли контрольные цели, я, сидя перед индикаторами, работал точно одержимый. Раздражало и присутствие подполковника из комиссии с ямочкой на подбородке, стоявшего позади, за моей спиной. Во время работы он не произнес ни слова, только изредка шуршали жесткие листы его блокнота. Поэтому я крайне подивился, когда он в конце работы вдруг сказал:
– - Молодец, товарищ лейтенант, работаете хорошо!
Я ничего не ответил ему.
Только позднее понял свое состояние: просто завидовал Скибе...
Мысли у меня сейчас были какие-то растрепанные, в голову лезла всякая чепуха. А ведь следовало что-то решить, ясно определить свое поведение, свои действия: завтра перед вечером будем дома, с Наташкой придется жить под одной крышей.
Замполита заметил еще издали: он шел без шинели прямо на позицию. Лицо озабоченное, задумчивое. Неужели увидел меня?
– - А я ищу вас!
– - обрадованно сказал он, не доходя метров десять. Заметив мое движение, поднял предупредительно руку: не вставайте. Опустившись рядом на бруствер, сердечно, будто извиняясь, заговорил:
– - Вот и мы тепла дождались. Шинель даже сбросить пришлось. В Москве, читал в газетах, в летней форме щеголяют. Ну что ж, не намного от них отстали!
– - Он произнес это торжествующе и вдруг пытливо, с прищуром из-под выгоревших рыжеватых бровей уставился на меня.
– - Что-то не нравится, товарищ заместитель комсомольского секретаря, мне ваше настроение... Разговор состоялся с женой?
– - Состоялся.
– - Плохой?
На мою руку, лежавшую на колене, опустилась шершавая ладонь майора. Наши взгляды встретились. В его глазах прочитал боль и участие. Мне стало ясно, что солгать не смогу.
– - Плохой...
Молозов вздохнул, не убирая руки, сказал переходя на "ты":
– - Зря не дождался в тот день. Одна голова -- хорошо, две -- лучше. Посоветовались бы. Ну да теперь в пустой след вспоминать нечего! После драки кулаками не машут. Что ж она говорит?
– - Уезжать собирается.
– - Н-да, -- горько протянул Молозов. Он убрал руку, сгорбился и подался вперед.
– - Уезжать? Так легко? Ишь чего захотела... Расскажи-ка, как все было?
Я дергал попавший под руку сухой прошлогодний стебель бурьяна и, сам того не замечая, с неожиданной легкостью, просто передал ему весь смысл нашего разговора с Наташкой, чистосердечно признался:
– - Что теперь делать, не знаю...
Молозов сидел не меняя позы. На лице была задумчивость, точно майора занимало сейчас что-то прошлое, далекое.
– - По молодости все мы способны наделать ошибок, -- медленно сказал он, преодолевая задумчивость.
– - Способны наломать
– - Он пристукнул ладонью по колену, тряхнул головой.
– - И мы виноваты, многое еще должны сделать для человека... А ты зря ее обидел: может, не было у нее с Незнамовым ничего, и об отъезде тоже в порыве сказала! Строптивая, гонористая. Но и тебе не легко, верно. Однако вывод такой: это еще не безвыходное положение. Вот когда руки-ноги свяжут, в бараний рог согнут и в прорубь бросят, тогда... Думаю, уладится все: бывают и не такие недоразумения! Сорвался, наговорил -- плохо. Надо извиниться. Тут уж ничего не поделаешь. Относись к ней как ни в чем не бывало. Потом посмотрим.
– -Молозов поднялся, взял меня за локоть, тихонько подтолкнул вперед.
– - А сейчас пошли, отдохнем. Двое суток без сна не годится, впереди еще сутки...
У крайней командирской палатки мы расстались. Спать я не хотел и побрел вдоль опушки. Прелые прошлогодние листья лежали под ногами, словно пушистое одеяло; сапоги утопали мягко, пружинисто. Возможно, неторопливая, спокойная ходьба, резковато-свежий воздух, настоянный на смоляной коре и горечи прелых листьев, вековая первозданная тишина тайги действовали на меня успокаивающе. Мужская линия... Вот они оба, Андронов и Молозов, толкуют о ней. А как ее найти, определить? Я шел медленно, в задумчивости, поддевая носками сапог влажные, невысохшие листья, -- они веером рассыпались вокруг ног.
"И желтый тот листок, что наконец свалился", -- пришла на память строчка стихов, которые декламировал Незнамов в ту памятную ночь. Черт с ним, с "ученой душой"! Мало ли сволочей еще на белом свете! Где-то ведь читал, что если бы солнце вдруг осветило землю ночью, то оказалось бы, что не только гиены дурны... Родню мне с ним не водить... А с Наташкой... Конечно, прав Молозов: вспышка, порыв у нее. И сам сорвался. Никуда она не уедет. Все уладится, устроится. Извинюсь перед ней. В конце концов, если хочет, буду просить перевод. Можем уехать: есть ведь места поближе к городу! Пойдет работать, а там и учиться...
Взгляд мой, безучастно следивший за разлетавшимися из-под ног листьями, наткнулся на синевато-зеленый хрупкий бутон. Цветы! Подснежники! Нагнулся и тут же увидел стрелочки первых весенних цветов, проклюнувшиеся из-под листьев. Их было много. Нарвать для Наташки!..
Осторожно, словно боясь, что подснежники исчезнут как видение, спешно, с волнением принялся разгребать листья вокруг светло-зеленых сочных стебельков...
Вернулся спустя полчаса с букетом подснежников. Спрятал их в кабине тягача -- есть Наташке подарок.