Ракушка на шляпе, или Путешествие по святым местам Атлантиды

Так возвышается родословная «Чеширского сыра» присоединением к легендарной «Русалке», Шекспиру, Бену Джонсону и их друзьям-поэтам.

Среди столь славных лондонских мест, соединенных с именем Йейтса, самое скромное и мало прославленное — его квартира в Блумсбери; а ведь он прожил в ней куда больше, чем по любому из своих адресов, целых 25 лет, как о том свидетельствует мемориальная табличка: «Уильям Батлер Йейтс, ирландский поэт и драматург, жил в этом доме, Уобурн Билдингз, № 18, в 1895–1919 гг.».

На этой тихой и уютной улице стоит побывать: это одна из первых в Лондоне пешеходных улиц, застроенная аж в 1822 году, при короле Георге IV. Тут были написаны лучшие стихи из сборника «Ветер в камышах» (1899) и многое другое. А найти здесь квартиру помогла Йейтсу его возлюбленная Диана Вернон — так он называет ее в своих воспоминаниях, не предназначавшихся для печати.

Настоящее ее имя (спустя век мы уже никого не смутим) — Оливия Шекспир. Она была хорошо образована, знала французский и итальянский, пробовала писать прозу и увлекалась поэзией. Со скучным мужем-адвокатом у нее давно не было ничего общего. Она влюбилась в Йейтса, и их дружба со временем переросла в роман. По многим причинам, Оливия не могла развестись, и они решили встречаться, не афишируя свою связь. Вот тогда и была снята квартира на Уобурн-уок. Йейтс признается, что на первом свидании он «так переволновался, что оказался не способен ни на что». Неудачным было и второе свидание. Только на третий раз чуткость и нежность Оливии помогли преодолеть этот барьер, и наступили дни взаимного счастья. Так Йейтс был посвящен в тайны Венеры — и стал «the Initiate» и в этом смысле тоже.

Роман с Оливией Шекспир (это была первая реальная женщина в его жизни) длился около года; но в какой-то момент его роковая безответная любовь Мод Гонн снова оказалась в Лондоне и ее привычная власть над душой поэта начала разрывать его надвое. Оливия поняла это и ушла. Хотя их дружба с Йейтсом сохранилась, и они переписывались до самых последних лет. И если сейчас перечитывать его книгу «Ветер в камышах» под биографическим углом, то сразу становится ясным, какие стихи посвящены Мод Гонн, а какие Оливии.

В 1910-х годах Йейтс раз в неделю устраивал журфиксы в своей квартире на Уобурн-уок, и здесь Николай Гумилев, оказавшийся в Лондоне по пути в Париж, познакомился с ним в июне 1917 года. Об этом есть его краткий отчет в письме Анне Ахматовой, причем он характеризует Йейтса как «их, английского Вячеслава», по-видимому, вспоминая вечера на Башне Вячеслава Иванова и проницательно отводя Йейтсу роль главного теоретика и «гуру» английского символизма.

Эта встреча, как она ни была мимолетна (добавим, что Гумилев плохо говорил по-английски, а Йейтс так же плохо по-французски), была важной и со временем отозвалась в намерении Гумилева издать ирландского поэта в России. Об этом свидетельствует, в частности, книга Йейтса, посланная его другу акмеисту Михаилу Зенкевичу с предложением перевести два отмеченных стихотворения. В одном из них, «Ирландии грядущих времен», Йейтс с гордостью заявляет, что со временем займет место среди самых известных ирландских поэтов — и даже выше их!

…Ведь для способных понимать Могу я больше рассказать О том, что скрыла бездны тьма, Где спят лишь косные тела; Ведь над моим столом снуют Те духи мира, что бегут От косной суеты мирской — Выть ветром, бить волной морской; Но тот, в ком музыка жива, Их ропот претворит в слова, Уйдет путем правдивых грез Вслед за каймой из алых роз. О танцы фей в сиянье лун! — Земля друидов, снов и струн.

У Гумилева с Йейтсом было немало общего. Прежде всего, их объединял сознательный и упорный труд самосоздания, выковывания своего «я». Не случаен и давний интерес Гумилева к древней Ирландии — «земле друидов, снов и струн», где поэты испокон веков играли роль учителей народа и советников королей. В этот свой короткий приезд в Лондон (будет еще один, более длинный, через полгода) Гумилев успел дать интервью литературному еженедельнику «Новое время». Он говорит о двух главных жанрах, к которым обращается современная поэзия: поэтическая драма и мистическая поэзия. Первая, по его мнению, «озабочена человеческой душой, а вторая занята потребностями человеческого духа». В сущности, это были два главных жанра позднего Йейтса, и в том же направлении двигалось творчество позднего Гумилева. Что стало вполне очевидно в его итоговом сборнике «Огненный столп».

Чтобы не быть голословным, приведем четыре строфы стихотворения «Память» (1919), открывающего этот сборник:

Я — угрюмый и упрямый зодчий Храма, восстающего во мгле, Я возревновал о славе отчей, Как на небесах, и на земле. Сердце будет пламенем палимо Вплоть до дня, когда взойдут, ясны, Стены Нового Иерусалима На полях моей родной страны. И тогда повеет ветер странный — И прольется с неба страшный свет, Это Млечный Путь расцвел нежданно Садом ослепительных планет. Предо мной предстанет, мне неведом, Путник, скрыв лицо: но всё пойму, Видя льва, стремящегося следом, И орла, летящего к нему.

Храм, который строит «упрямый и угрюмый зодчий» — это, прежде всего, храм собственного духа. «Сад ослепительных планет», расцветающий в ночных небесах, вызывает в памяти знаменитые строки Йейтса:

The silver apples of the Moon, The golden apples of the Sun.

И наконец строки про льва и орла любопытно сравнить с концовкой «Предисловия к моим пьесам» Йейтса (1937): «Одного индийского мудреца спросили: „Кто были вашими учителями?“ Он ответил: „Ветер и блудница, дева и дитя, лев и орел“». Некоторые комментаторы видят здесь символы евангелистов, а путника напрямую отождествляют с Христом. Все не так просто. «Это были люди высшей „многострунной“ культуры» (как точно заметил Андрей Белый), и они черпали образы своих стихов их разных источников Востока и Запада, из Заратустры и неоплатоников, из масонских обрядов и индийских мифов — и еще много из чего.

Одной из последних работ Николая Гумилева перед гибелью стал перевод стихотворной пьесы Йейтса «Графиня Кэтлин», о чем мы имеем свидетельство самого поэта в виде загадочного автографа на книге, которой владел парижский русист Петр Струве и которая исчезла после его смерти. Как пропал и сам перевод пьесы после ареста Гумилева петроградской ЧК. Но это уже другая история, о которой рассказывается в другой книге [9] .

9

Григорий Кружков. Ветер с океана: Йейтс и Россия. 2019.

Ракушка двадцать первая. В Уэльсе (Дилан Томас)

Давно хотелось мне побывать в Уэльсе, и причин на то было, по меньшей мере, две. Во-первых, мой давний ирландский уклон; ведь валлийцы те же кельты, что ирландцы, и древняя валлийская поэзия имеет много сходных черт с древнеирландской. Во-вторых, это родина Дилана Томаса, самого яркого британского поэта 1940–1950-х годов. Так что когда Оля Кельберт пригласила нас в Суонси, я обрадовался и сразу согласился.

Так я очутился в этом заповедном краю. Заповедном в буквальном смысле: на карте Уэльса, куда ни ткни, или национальный заповедник или «территория выдающейся природной красоты» (an Area of Outstanding Natural Beauty). В общем, живого места для туриста нет — везде надо либо удивляться, либо восторгаться. Но красота — это еще ничего. Скажу, забегая вперед, что нигде, даже в Ирландии, я не ощущал такого разлитого повсюду волшебства, такой исконной и замшелой, обволакивающей магии, как в Уэльсе. Нет, конечно, она и в Ирландии имеется — отдельными сгущениями, то тут, то там; но чтобы волшебство было так густо размазано по всей поверхности страны, такого я больше нигде не встречал.