Рамсес II Великий. Судьба фараона
Шрифт:
— Вам не надоело надо мной насмехаться? — спросил он, принимая предложенную чашу с вином.
— Мы не насмехаемся, мы искренне восхищаемся твоей предусмотрительностью. Сын, которого ты так и не захотел признать, впал в немилость.
Хорамес удивленно поднял брови; он краем уха слышал сплетни о том, что во дворце произошло что-то из ряда вон выходящее, но не стал доискиваться подробностей. Товарищи рассказали ему свою версию событий. Хорамес вздохнул.
— Вот видите, друзья, — сказал он весело, — тем, кто умеет довольствоваться малым, легче живется на свете! Если бы я последовал вашим советам, то сейчас тоже пострадал бы.
На сердце у Хорамеса полегчало, когда он увидел свою возлюбленную, музыкантшу.
Когда Птахмос снова появился при дворе по случаю раздачи новых должностей чиновникам,
Правду знали очень немногие, в том числе комендант царской казармы, которому на рассвете приказали освободить протрезвевшего Птахмоса и отвести лично в рабочую комнату фараона. По Сети было видно, что спал он плохо. Когда виновный предстал перед ним, монарх прямо сообщил ему, что отныне он лишен всех прав.
— Я не стану отрекаться от тебя публично, поскольку это будет равнозначно отречению от собственного слова, — сказал Птахмосу Сети. — Но ты больше не являешься членом моей семьи. Ты поднял руку на брата, ты пытался заколоть непонравившегося тебе человека прямо перед царским столом. Ты отправишься в Ирем, где наместник найдет тебе какое-нибудь занятие. Позже я приму решение относительно твоей участи.
Птахмос молча слушал. Он вполне осознал, что чрезмерное количество выпитого — главная причина того, что панцирь, в котором он укрылся три года назад, разлетелся на куски; припадок ярости, вызванный появлением Именемипета, подтвердил выдвинутые против него обвинения в вероломстве. Он мог рассчитывать на царское милосердие, но никак не на прощение. Его имя исчезнет с картушей. Он станет живым мертвецом…
Тиа посоветовал Па-Рамессу воздержаться от проявления чувств по случаю своего триумфа. Опрометчиво раньше времени давать сопернику понять, что ты выиграл партию, длившуюся многие годы. А ведь он обыграл не только Птахмоса, но и своего отца! Здравый смысл подсказывал, что теперь самое время продемонстрировать отцу еще большее уважение и почтение. Усилия Па-Рамессу оправдались: на барельефе в Карнаке изображение Птахмоса было заменено изваянием Па-Рамессу. Его самолюбие было удовлетворено; и теперь, казалось бы, самое время воцариться в душе ликованию. Но этого не случилось. О том, что произошло с Птахмосом, Па-Рамессу вспоминал с грустью.
— Ты предпочел бы избрать менее болезненный способ прийти к триумфу, и это весьма похвально, — объяснил ему Тиа. — Но случилось так, что твой соперник избрал путь вероломства и насилия, что породило в тебе ненависть. Вполне понятно, что у тебя на душе остался горький осадок. Па-Рамессу внимательно посмотрел на своего наставника:
— Почему ты, взрослый человек, был тверд в своем решении поддержать меня, а Птахмос, такой же мальчик, как я, пытался хитростью меня обойти? Неужели одни люди от природы хорошие, а другие — плохие?
— Моя цель — научить тебя всему, что я знаю, и укрепить твой дух. Выполнить эту миссию как можно лучше — для меня счастье и честь. Я предан тебе даже во сне, ты — лучшая часть меня. Птахмос на первых порах чувствовал себя очень некомфортно в ранге принца, хотя твой божественный дед и твой божественный отец возвели его в этот ранг. Став же наследником трона, он ощутил груз обязательств по отношению к своим предкам. Судя по всему, он намеревался пойти по стопам Эхнатона. Птахмос не плохой человек по своей природе, мой принц, он просто поступает необдуманно.
— Как это понимать?
Тиа задумался, подыскивая слова.
— Такие вещи тебе лучше бы объяснил жрец, а не простой писец, такой, как я. Но раз ты оказываешь мне честь своим вопросом, я объясню как понимаю. Эхнатон хотел заменить многобожие культом единого бога — безымянной силы, которая являет себя миру в виде Солнечного Диска, Ра, и которую этот фараон именовал Атоном. Эхнатон пренебрег самым главным: высшее божество бесконечно. Оно всеобъемлюще и непостижимо. Каждое божество нашего пантеона — это лишь проявление высшей силы. Птах и Хорахти, Сехмет и Хнум [20]
в общем, все нетжеры [21] суть воплощения высшего божества. Эхнатон хотел, чтобы люди забыли о том, что высшее божество присутствует во всем сущем, а не только на небе. По моему мнению, это была ошибка, но Птахмос не обладал достаточным объемом знаний, чтобы это понять.20
Птах — одно из имен бога-творца в древнеегипетской религиозной традиции, покровитель Мемфиса; Хорахти — Хор горизонта; Сехмет с головой львицы — богиня мести и болезней, а также лекарей, повелительница демонов и защитница года; Хнум с головой барана — бог-творец, создающий человека на гончарном диске, хранитель истоков Нила. Такова фиванская интерпретация, поскольку божественная атрибутика сильно варьировалась в разных городах и даже кварталах одного города.
21
Обобщающее название всех богов.
Па-Рамессу кивнул в знак согласия и накрыл своей ладонью руку наставника.
— Воистину ты — мой светоч! Скажи, а кто, по-твоему, бог Птахмоса?
Уголки губ Тиа дрогнули в едва заметной улыбке.
— Имя его говорит о том, что ему покровительствует Птах, но мальчика так назвали жрецы из Хет-Ка-Птаха. Я полагаю, его бог-покровитель — Хонсу.
— Хонсу? — переспросил Па-Рамессу, который никогда не слышал о таком божестве.
— Хонсу — сын Амона и Мут, но судьба его двойственна. Действовать он может только в полнолуние, а в остальное время он бессилен.
— Значит, он появится снова?
— Думаю, да, мой принц.
Па-Рамессу был удивлен этим ответом.
— Он вкусил власти, мой принц, а это пьянящий нектар, — сказал Тиа. — Более того, он вкусил ее юным, а это значит, будет искать ее снова и снова. А как мы знаем, Птахмос — любитель пьянящих напитков. Находясь во власти винного опьянения, он поднял руку на тебя и пытался убить Именемипета. И раз уж мы вспомнили об Именемипете, я думаю, было бы уместно, если бы ты сделал что-нибудь для этого юноши, который чуть не лишился жизни, выполняя твой приказ.
— Охотно! Что я должен сделать?
— Возьми его во дворец и назначь своим личным секретарем.
— Считай, что это уже сделано. Но скажи, каким образом Птахмос проявит себя в будущем?
— Я не прорицатель, мой принц. Он не сможет причинить тебе вреда, об этом не беспокойся. Но где бы он ни был, он отличится, я в этом уверен.
На следующий же день Именемипета призвали во дворец. Не помня себя от радости, он простерся перед принцем и стал целовать ему ноги, услышав, какую должность ему доверили. Па-Рамессу приказал выдать ему новую одежду и — высшая степень почета — отдал в его распоряжение комнату, где раньше жил Птахмос. В лице Именемипета Па-Рамессу приобрел слугу, принадлежащего ему душой и телом. По сути, тот стал его первым подданным.
Па-Рамессу пришлось отказаться от своей привычки бродить по подвалам; теперь его узнавали все — не только придворные, но и самые последние слуги. Так он понял, что широкая известность ограничивает свободу. Будущее покажет, что власть ограничивает ее еще больше.
Интерес к судьбе опального принца продержался ровно столько, сколько живут подобные проявления любопытства. Скоро во дворце заговорили о другом событии — Сети скоропалительно отбыл с армией на восток. Эти невыносимые кочевники-шасу захватили несколько крепостей, обеспечивавших безопасность царских дорог, и фараон решил их отбить. Через десять дней гонцы принесли во дворец тревожные вести: египетские войска захватили крепости, но вскоре после этого им пришлось столкнуться с объединенными силами нескольких хеттских князей. Во дворце поселился страх. Однако еще через две недели пришли свежие известия, лишь ненамного опередив самого фараона и его войска. Победа! Армия с царской колесницей во главе прошла по самой длинной и широкой улице Уасета и остановилась перед воротами дворца. За солдатами тянулась колонна пленников, вид которых вызывал жалость, и завершали шествие, как обычно, повозки, груженные военной добычей. Силы Амона, Ра, Птаха и Сета разгромили врага. Восток был завоеван. Трепещите, хетты!