Рандеву с Валтасаром

Но его одиночество длилось недолго. Неожиданно перед стеклянной дверью появились две немецкие журналистки.

— Только этого не хватало, — пробормотал Дронго, чуть приподнимаясь.

Немки спокойно разделись и вошли в сауну. Одна из них расстелила полотенце и легла рядом с Дронго. Другая оказалась на нижней полке. Та, что лежала на нижней полке, взглянула на Дронго и отвернулась, словно здесь никого не было. Он быстро отвел глаза.

«Интересная ситуация, — с некоторым смущением подумал он. — Никогда не попадал в более дурацкое положение».

Встать и уйти было невозможно. Он почувствовал смущение и перевернулся на живот. Но долго лежать в таком положении тоже не смог. Его тело реагировало на присутствие двух голых молодых женщин, и ему было неловко, что он вел себя не совсем адекватно.

Немка, лежавшая рядом, с интересом посмотрела на него, не понимая, почему он так нервничает. В этот момент за дверью показалась итальянская журналистка — высокая черноволосая женщина с крупной грудью, широкими бедрами и узкой талией. Она медленно раздевалась за дверью перед тем как войти в сауну.

«Кажется, пора уходить», — подумал Дронго, и без того чувствовавший себя неловко. Он пытался лечь на живот, но полотенце уже нагрелось, и он каждый раз с проклятиями переворачивался на спину, стараясь не смотреть в сторону немок, насмешливо наблюдавших за ним.

Итальянка вошла в сауну. Он заставил себя смотреть в потолок, чтобы не видеть раздетую женщину. В накаленном воздухе сауны он чувствовал себя скованно. Вошедшая обнаружила, что нижняя полка занята. Очевидно, она любила париться: расстелив полотенце на полке рядом с теми, где находились Дронго и немецкая журналистка, она заняла ее.

«Сумасшедший дом, — обреченно подумал он, — какой я, к черту, европеец. Я самый настоящий азиат».

Итальянка взглянула на него, улыбнулась и легла. Она оказалась почти рядом с его ногами. Он пошевелил пальцами и взглянул на лежавшую женщину. Итальянка была сложена безупречно. Дронго закрыл глаза. Чтобы выйти, нужно подняться и перешагнуть через одну из немок. Не говоря уже о том, что подниматься придется буквально на глазах у итальянки.

«Чертовы нудисты», — думал он. Ему было не смешно. Немки же прыскали. Их, очевидно, забавляла эта ситуация.

«Не буду о них думать», — вздохнул он, заставляя себя мысленно переключиться на что-то другое. Но сделать это было невозможно. Дронго посмотрел на лежавшую рядом немку, потом перевел взгляд на итальянку. Та повернула голову и взглянула на него, а затем медленно и спокойно осмотрела с головы до ног. Неожиданно она широко улыбнулась и громко сказала:

— О мама миа! Браво, сеньор!

Он с ужасом поднял голову. Она смотрела именно туда, куда не нужно было смотреть. Дронго почувствовал, что краснеет. Он не был аскетом и не отличался особым целомудрием, но ему было неловко. В этой сауне ему стало очевидно, что он никогда не сможет стать стопроцентным европейцем.

— Извините, — сказал он, пытаясь подняться.

Итальянка продолжала с восхищением смотреть на него. Он решительно перешагнул через немку. Последняя даже не открыла глаза.

«Никогда в жизни больше не буду появляться в этих немецких саунах, — торжественно поклялся Дронго. — Какой идиот придумал эти нудистские забавы». Он выскочил из сауны, чувствуя, что задыхается. Голый немец, похожий на большую розовую свинью, лениво посмотрел на выскочившего Дронго. Немец был в состоянии неги. Его явно не волновали голые женщины.

«Нужно было уйти вместе с остальными», — подумал Дронго, бросаясь к своим вещам. Через минуту он был в своем номере, где решил принять душ.

«Мы другие, — размышлял он, ожесточенно орудуя мочалкой, — у нас другие взгляды, другая мораль. Нам кажется постыдным обнажаться перед другими. Они воспитывались на западноевропейской живописи, где был развит культ голого тела. Для них сексуальная революция — это событие тридцатилетней давности, а автоматы с презервативами так же естественны, как для нас автоматы с минеральной водой. Они не стесняются признаваться в своих гомосексуальных и лесбийских симпатиях, а для нас это страшное табу до сих пор».

Он вышел из ванной, собираясь позвонить портье. И вдруг сел на диван и расхохотался. Он не мог себе представить, что поведет себя подобным образом. Видимо, сказалась его неготовность к такому развитию событий. Позвонив портье, он вызвал горничную и, дав ей десять долларов, попросил срочно погладить темно-синий костюм и белую сорочку. Через двадцать минут женщина принесла костюм, и он начал одеваться.

Спустившись вниз, Дронго увидел испанцев — Альберто Порлана и его супругу. Оба были взволнованы.

— В наш номер проник человек, сообщил Альберто. — Мы уже сообщили в полицию. Сейчас они должны приехать.

— У вас что-то пропало? — спросил Дронго.

— Ничего особенного, — ответил Альберто, — немного денег, зонтик моей супруги и мой дневник. Странно, что вор смог открыть мой дипломат, закрытый на кодированный замок, и украл только дневник и деньги, оставив портфель.

— Какой дневник?

— Я записывал там события, происходившие с нами в дороге. Путевой дневник.

— Тот самый, о котором вы говорили в вагоне-ресторане?

— Да, тот самый, — растерянно сказал Альберто. — Не понимаю, кому он мог понадобиться. И деньги украли — шестьсот долларов.

— Когда в поезде произошел несчастный случай с Темелисом, вы вместе вернулись в свой вагон?

— Конечно, — кивнул расстроенный Альберто, — мы были все вместе, вчетвером. Потом Карлос достал свою книжку и пошел к вам. А за ним пошли и все мы.

— Надеюсь, полиция найдет вора, — пробормотал Дронго.

Он пошел дальше, к выходу. В небольшом кафе за столиком сидели несколько человек. У стойки бара стояли Виржиния Захарьева и Павел Борисов.

— Три золотые текилы, — сказал Дронго, подходя к стойке.

Роль барменши выполняла миловидная немка. Она принесла три рюмки текилы с дольками апельсина. По правилам, золотую текилу подавали с апельсином и перцем, а серебряную — с лимоном и солью. Но Дронго не любил текилу с апельсинами.

— Нарежьте нам лимон. — попросил он девушку.

Та кивнула. К стойке подошел Геркус. В отличие от своего друга Эужения Геркус был человеком улыбчивым, на его круглом лице постоянно светилась мягкая улыбка.