Ранее живые люди

Он узнал, что подземная лаборатория насчитывает тринадцать этажей, что раньше это был финский дот, оставшийся со времён войны, что на минус седьмом этаже находится тюрьма с зэками, приговорёнными к смерти и что на них испытывают все полученные препараты. А так же и то, что из лаборатории есть подземная железная дорога чуть не до самой Москвы, построенная по приказу самого Сталина прямо под Онежским озером. Короче, ему пересказали все те байки, которые придумывают люди, когда не знают, как все обстоит на самом деле.

В дверь постучали. Андрей хотел открыть, но попытка пошевелиться вызвала острый приступ тошноты и, поняв, что в ближайшее время любое движение может привести к летальному исходу, он остался лежать на кровати. Спустя минут сорок в дверь постучали опять. На этот раз Андрей нашёл в себе силы подняться и открыть. На пороге стоял его вчерашний искуситель. Судя по помятому лицу и свежему перегару, Юрию вечер тоже не прошёл даром, но он уже успел похмелиться.

– Привет. – Балахонов посмотрел на Андрея, и на его лице появилась усмешка. – Как на себя в зеркало с утра посмотрел.

– Привет. – Еле смог протолкнуть Андрей сквозь пересохшее горло.

– Как оно? – поинтересовался гость и, без спроса пройдя в комнату, сел на единственный свободный от одежды стул.

Андрей удивился подобной наглости, но промолчал. Спустя секунду он был готов предоставить в распоряжение Балахонова не только стул, но и стол, кровать и даже свои личные вещи.

Из пакета, который принёс с собой, Балахонов вытащил банку пива и протянул Андрею. Судя по испарине, покрывавшей банку, она была только из холодильника и Андрей, еле открыв крышку трясущимися руками, за несколько больших глотков опустошил неё. Спустя пару минут головная боль стала отступать и, чтобы закрепить успех, Андрей, вслед за первой банкой, быстро выпил вторую. На старые дрожжи пиво легло очень даже хорошо. По телу разлилась приятная истома. Мысли в голове стали похожи на воздушные шары, которые одновременно выпустили в небо. Медленно взлетая и, стукаясь друг об друга, они исчезали где-то в вышине, совсем не занимая места в сознании Андрея, оставляя все пространство для неги и истомы. Он был готов целый день, не вылезая из комнаты, пить пиво, однако Балахонов, уже выпивший больше двух банок, находился на другой стадии похмелья и дабы не сидеть в общаге, взялся провести Андрею обзорную экскурсию по Кондопоге.

Осмотрев Ледовый Дворец, Дом Культуры с органным Залом, а также печально знаменитое кафе Чайка, что, в общей сложности, заняло примерно сорок минут, Андрей понял, что главным его развлечением во время его работы в этом городе, по всей видимости, будет алкоголь. Когда он озвучил свои опасения Балахонову, тот, ради приличия, принялся протестовать, но это выходило у него настолько неубедительно, что казалось, будто слова, только вылетев из его рта, сразу же растворяются без малейшего следа в воздухе, не долетая до ушей собеседника. Заскочив по дороге в пару местных баров и пообедав в какой-то невзрачной, но невероятно дешёвой столовой, они вернулись в общагу.

Вечер субботы завершился почти так же, как вечер пятницы, за исключением того, что народу было намного меньше. Балахонов объяснил это какими-то делами, но Андрей смутно подозревал, что настоящая причина кроется в том, что сегодня платить надо было самим. Он ожидал, что и воскресенье пройдёт похожим образом, однако все ограничилось парой банок пива, которые были выпиты утром и огромным количеством минеральной воды, выпитой в течение всего дня. Становилось похоже, что, говоря о расстреле, начальник охраны не так уж и сильно отклонялся от истины.

Первый месяц прошёл спокойно. Обязанности Андрея не сильно отличались от тех, что у него были на прежней работе, разве что во время проведения испытаний препаратов повышенное внимание уделялось средствам личной защиты и, вообще, безопасности. Андрей не знал точно, что за препарат они испытывают на подопытных животных, однако спустя несколько дней поле начала работы стал подозревать, что это был какой-то модернизированный вирус бешенства. Слишком уж симптоматично было поведение животных. Спустя ещё какое-то время он стал догадываться, что военные хотят изменить путь распространения вируса. Рядом с клеткой инфицированного животного всегда была клетка со здоровой особью, и главное внимание уделялось именно ей.

В своём естественном состоянии бешенство распространялось, только попадая непосредственно в кровь, путём укуса или в открытую рану. Лекарств, если уже прошёл инкубационный период, не существовало, и, заразившись, все больные умирали со стопроцентной вероятностью. За всю историю человечества было всего лишь несколько единичных случаев выздоровления больных, обладавших каким-то иммунитетом против болезни. Если бы удалось изменить пути передачи, то вирус стал бы исключительно опасным оружием, тем более среди учёных давно ходили слухи, что лекарство от бешенства военные уже получили. Однако попытки сделать вирус более передаваемым уже несколько десятков лет так и не приносили плодов.

Определённых успехов военным все же удалось добиться. Инкубационный период, во время которого ещё было возможно какое-то лечение, теперь составлял не недели, а всего пару дней. Вирус научили умело маскировался в нервных клетках организма, и обнаружить его путём клинических исследований во время инкубационного периода было практически невозможно. Сам препарат, который приносили из другой лаборатории в герметичном контейнере и открывали только внутри бокса, был Андрею совершенно не знаком. На ампулах маркером были написаны какие-то цифры, однако ни химической формулы, ни каких-то пояснительных записей обнаружить не удалось.

Заражённых животных сразу после опытов уничтожали, а здоровых, если у них не проявлялось никаких симптомов в течение недели, тщательно обследовали и помещали в карантин, откуда, ещё через неделю, их отправляли обратно в вольер, находящийся в соседней с лабораторией комнате.

Если поведение заражённых животных, после введения им препарата, у ста процентов было типичным для больных бешенством, то здоровые животные никогда не заражались, и, по словам Балахонова, они тянули пустышку. Было ощущение, что все с этим уже давно смирились, и производили исследования скорее по привычке, чем ради каких-то достижений. Даже штат лаборатории, по словам все того же Балахонова, был значительно урезан и теперь вместо двенадцати человек работать осталось только двое.

Меры безопасности при проведении исследований были строгими. После испытаний, в течение двух недель, пока длился карантин, входить и выходить из бокса без спецкостюма и обязательного посещения дезинфекционной камеры, было строго запрещено. Когда, один – единственный раз, Андрей попытался напрямую пройти в лабораторию, Балахонов устроил ему такую грандиозную выволочку, что Андрей зарёкся хоть как-то нарушать правила внутреннего распорядка.

Сами исследования очень сильно напоминали работы по разработке бактериологического оружия, запрещённые международной конвенцией уже очень давно, но Андрей сомневался, что потенциальные противники хоть что-то знали об этой лаборатории, а тем более о том, какие исследования здесь проводятся. Сам же Андрей не испытывал ни малейших угрызений совести по этому поводу.

В пятницу все шло своим чередом. Испытания нового препарата, на который все возлагали большие надежды, проводили уже две недели назад, но они, как обычно, не дали никаких результатов. Инфицированное животное умертвили, необходимые ткани были направлены на анализ, а тушку сожгли в мини крематории. Здоровый экземпляр все так же сидел в клетке, не проявляя никаких признаков заболевания. Все осмотры и анализы были сделаны ещё в первой половине дня, и оставалось только немного прибраться и перетащить крысу в вольер. Балахонов, для проформы недолго поболтавшись по лаборатории после обеда, ушёл наверх, писать отчёт об очередной неудаче, и Андрей остался в гордом одиночестве. Работать было решительно лень, тем более, как и везде в других организациях, пятница здесь считалась полу выходным днём. Несмотря на то, что все работы производились для военных, персонал, по крайней мере, его научная часть, был сугубо гражданским, со своими укоренившимися привычками и пристрастиями. В пятницу считалось нормальным немного пораньше уйти с работы, и даже сам Тихманович смотрел на это сквозь пальцы.