Ранний старт 4

— Трошкин, я ж тебе говорил: придут практиканты — пойдёшь в… отпуск… — почти начальник цеха осекается на полуслове, уставившись на меня.

С порога набрасываюсь на выключатель, не обращая внимания на замершего в недоумении замначальника и какого-то щуплого и молодого перца. Движения отработаны до мелочей, работа спорится.

— Колчин!

Паузу, в течение которой я успеваю почти закончить своё нужное дело, могу объяснить тем, что не сразу вспомнил мою фамилию. Зря, я считаю. Запоминать меня лучше сразу.

— Как это понимать?!

— Что случилось, Пётр Михайлович? — смотрю на него с удивлением в степени чрезвычайной. Затем расплываюсь в улыбке озарения: — Понимаю, Пётр Михайлович. Забот масса, поэтому вы забыли, что я ваше же поручение выполняю. Кстати, ваш выключатель последний… а нет! — устремляюсь к настольной лампе.

Не получается. Щуплый перец по фамилии Трошкин отшатывается, зато замначальника закрывает имущество от надругательства собственным телом.

— Колчин! Бытовые приборы не надо! Колчин!

— Да? — чешу репу. — Блин, а я в курилке чайник раскрасил… ну не надо, так не надо…

Выхожу с чувством выполненного долга. Ни хрена я, конечно, никакого чайника не красил. Мужики прогнали, не дали глумиться над общественным достоянием.

Выгружаюсь в свой личный ящик. Своего рабочего верстака мне, конечно, не предоставили. Для стажёров — общий шкаф с незапирающимися ящиками. Можно свой личный замочек навесить, но сначала его купить надо. Не знаю, что я тут заработаю, вроде положена какая-то зарплата, но кое-какие расходы уже намечаются.

— Слушай, а ты вообще кто? — Оборачиваюсь на голос.

Пресловутый Трошкин, который убежал из кабинета, когда я туда пришёл.

— В каком смысле? — вопрос поставлен некорректно, так решает мой искин, и я с ним абсолютно синфазен. — Что вас интересует, дорогой товарищ? — я предельно вежлив. — Социальный статус, семейное положение, вероисповедание, политические или сексуальные пристрастия?

— Чего?

— Конкретизируйте, пожалуйста, ваш вопрос.

— Ну, эта… я тебя раньше не видел. Кем ты у нас работаешь? Кто по штату?

Последним вопросом достигает необходимую степень точности. С чувством глубокого облегчения одобряю.

— Я тут практикант, стажёр, — немного подумав, грустно добавляю: — Практически никто, если честно. Но зовут Виктор, а не Никак.

— Студент? — опять радует меня максимальной чёткостью вопроса. Всегда бы так.

— Да. Интересует конкретно — откуда?

— Нет! — радостно вскрикивает Трошкин и убегает чуть ли не вприпрыжку.

Продолжаю фланировать по цеху, моё время на исходе. Как у несовершеннолетнего, мой рабочий день — семь часов. Но в режиме самостоятельной экскурсии мне его закончить не дали.

— Колчин, ты куда? — голос начальника, вернее, замначальника останавливает меня на входе в соседний цех. — Иди сюда!

Опять и снова эти двое, упомянутый замначальника и Трошкин. Меня отводят к корпусу агрегатного отсека. Пока «голому». Мне отдельно ничего не объясняют, в ситуацию вникаю самостоятельно.

— Вот как научишь стажёра, так в отпуск и уйдёшь, — еле заметное движение глазами в мою сторону. — Хоть завтра.

— Запросто! — расцветает от такой близкой перспективы Трошкин.

Даже при отсутствии мало-мальски необходимой информации понимаю, что замначальника только что продал родного отца ради красного словца. Отправить в отпуск человека, часа никак не хватит. Нужен приказ, который проводят через бухгалтерию, а она выписывает и выдаёт отпускные тоже далеко не полчаса. Сам приказ ладно, если секретарша не тормозная — напечатается быстро, но с ним тоже побегать надо. Поставить печать, подпись, ознакомить. Короче, некие бумагодвижения должны произойти.

На залихватское «запросто» начальство реагирует адекватно. Я так считаю. Хотя надо заметить, сам спровоцировал.

— Твои обязанности настолько просты, что человека с улицы за пять минут обучишь? А не зря ли я тебе такую зарплату плачу, Трошкин?

Сверлит глазами смутившегося перца и читает нотацию. Общий смысл — поспешать надо медленно.

— Давай, учи его, и как будет готов — доложишь, — с этими словами начальство нас покидает.

— Смотри сюда.

Трошкин незамедлительно приступает к делу, что мне кажется несколько странным, выбивающимся из общей атмосферы цеха. Имя которой — неторопливость.

Обламываю его тут же. Не со зла, а токмо во имя соблюдения нашего родного российского законодательства:

— Завтра, — меня индивидуально в курс дела никто ввести не удосужился, но заражаться дурными примерами не намерен. — Завтра посмотрю и туда и сюда. А пока прощаюсь. Видите ли, товарищ Трошкин, я — несовершеннолетний, и мой рабочий день подходит к концу.

— Почему «несовершеннолетний»? — пучит на меня глаза. — Ты ж студент!

— Встречаются, знаете ли, и среди студентов такие. Первокурсники, например, — почти слышу явственный треск сталкивающихся шариков и шестерёнок в голове Трошкина, милосердно поясняю: — Мне в школе влом было одиннадцать лет учиться, вот я и закончил её на три года раньше.

— Это сколько тебе сейчас? — Трошкин находит в себе силы включить речевой аппарат.

— Шестнадцать, — заявляю гордо.

— Погоди-ка, — мой будущий наставник трёт лоб.

— Завтра буду годить, моё дозволенное время вышло.

Оставляю ушибленного новостью Трошкина и ухожу. У меня много дел сегодня. Я даже в душ сходить не могу — ни полотенца нет, ни мочалки. Так что надо нанести несколько визитов в торговые предприятия. Не забыть скотч купить, бухгалтерше Марине вернуть.

Вечером в парке недалеко от общежития.

Магазины много времени не отняли, целый вагон его остался. И приходится решать ряд проблем, которых в ДСЛ не существует. Поужинать можно в своей комнате или в кафе сходить, что находится в двух шагах. В гости можно пойти. Мои девочки без куска хлеба с вареньем никогда меня не оставят.

Но здесь — это не там. Холодильника нет, электрочайника нет, посуды… нет, кой-какая посуда есть, мне хватит. Так что приходится брать несколько банок разных консервов, соков, хлебобулочных изделий. Это если вдруг, а то что-то мне близлежащее кафе не понравилось. Заветренные бутерброды на витрине, продавщица — царевна-несмеяна. Есть такой тип девушек, которых считаю ошибкой природы. От рождения мешком по голове ударенные, только под страхом смертной казни можно заставить улыбаться. Хвала небу, такие экземпляры редко встречаются.