Раны любви
Шрифт:
Саня слушала его жадно и отчетливо чуяла за этой болтовней что-то надрывное и больное.
Она невольно придвинулась к нему и, касаясь его своим плечом, вся прижалась к нему и, внимательно слушая, пропускала слова и фразы быстро лившейся его речи и сосредоточенно думала об одном, — о том, что вот сейчас она раскроет пред ним свою душу, отдаст ему свое сердце… Если он захочет, отдаст и свое тело. Отдаст все, — и будет радоваться радостью неизреченною оттого, что может отдать ему то, что ему нравится. И будет радоваться оттого, что растворится в нем,
— Вот и приехали…
Весело и легкомысленно выскакивает Петр Сергеевич из автомобиля и подает руку Сане.
И быстро они идут по длинному коридору. Безразлично мелькают направо и налево двери с неизменными дощечками, на которых неизменные слова:
— Занято.
И в углу, наконец, нашелся свободный кабинет.
— Вот и отлично. Так поскорее водки и закуски, а потом обед.
И когда метрдотель вышел, Петр Сергеевич, как мальчик, завертелся по комнате, а потом подхватил Саню и понесся с ней в быстром вальсе.
У Сани закружилась голова. Она прижалась к его плечу и незаметно целовала это плечо, и радостный звон стоял у нее в ушах, и сердце билось перебоями жгучего счастья.
Петр Сергеевич пил много и становился все более и более оживленным.
Его болтовня немного утомляла Саню, а потом и печалила.
— Все о себе и о себе. Хоть бы одно слово спросил про меня!
Но, глядя на его оживленное лицо, она тотчас забывала свою маленькую обиду и опять жадно слушала, хотя на сердце кто-то совершал нехорошую работу.
Заполз маленький червячок и точил себе ходы, и подсказывал сердцу тяжелое предчувствие.
После шампанского Петр Сергеевич сразу осел и приуныл.
Глаза затуманились, голос сразу поник, слова выползали лениво и с трудом.
И вдруг он тихо заплакал, всхлипывая жалко и обидчиво.
И Саня, точно серна, вскочила, подбежала к нему и нежно, как мать и сестра, и пылко, как любовница, зашептала ему на ухо слова утешения, склонившись к нему и целуя его волосы.
А потом смело она обняла его за шею и, увлекая к себе на диван, говорила:
— Ты — мой возлюбленный. Расскажи все. Все расскажи мне, любимый.
Петр Сергеевич всхлипывал, как ребенок, и опустил свою голову на стол.
Саня обнимала его и продолжала шептать слова любви. И когда Петр Сергеевич, откинувшись на спинку дивана, начал говорить, — как кошечка скользнула Саня к нему на колени.
И застыла, и прилегла к нему головой на грудь.
А он — точно ничего не видел и не чувствовал — говорил о последнем эпизоде своей жизни, о разбившемся неожиданно сердце.
Сердце разбилось у ног жесткой и жестокой женщины, искавшей только телесной ласки, женщины жадной, лживой и пустой.
Женщина отняла все: обманула душу своей красотой, посмеялась, растоптала его сердце и жжет его и до сих пор своим адом.
Он говорил громкими словами и сильными терминами, красиво и слишком литературно.
Саня слушала эти слова, но они опять плыли мимо нее.
А
на душе звенела звонко-серебряно одна мысль:— Он свободен. Он больше не любит ее.
Звенела долго и радостно и, уже не слушая его, Саня приподнялась и впилась долгим поцелуем в его красные, полные губы…
Он оторвался от этого слишком пряного поцелуя и изумленно осмотрелся, точно не веря своим глазам.
Но второй поцелуй опять оборвал его мысли, и он уже целовал вкусные женские губы безотчетно и, пьянея от страсти, чувствовал нежные линии и формы бившегося около него в судорогах желаний молодого и красивого тела.
— Я люблю, люблю, — шептали ее побледневшие от знойной жажды уста. — Ты — мой. Я успокою тебя. Ты все забудешь…
И эти слова заставили Петра Сергеевича очнуться.
Мягко и нежно обнимая Саню, он посадил ее рядом с собой.
— Не надо, деточка…
Саня еще ничего не понимает. Блестящие глаза, залитые поволокой, страстно глядят на Петра Сергеевича, — а он хладнокровно звонит и спрашивает счет.
— Поедем, деточка… — говорит он тихо.
— Не хочу, — отвечает Саня и опять тянется к нему, и ее горячие руки обвивают ему шею.
Входит лакей, и Саня сдерживает себя.
Расплата кончена, и Саня бросается к Петру Сергеевичу на грудь, — но слышит сдержанный, одергивающий голос:
— Не надо, деточка, не надо.
Саня испуганно смотрит на него, а Петр Сергеевич в это время заботливо подает ей кофточку и сам надевает шляпу и перчатки.
Саня продолжает смотреть на него испуганными глазами, а Петр Сергеевич берет ее под руку и, как дитя, ведет по длинному коридору.
В автомобиле Петр Сергеевич говорил Сане:
— Я никогда не забуду этого дня. Спасибо вам. Вы, как ангел-хранитель, спасли меня сегодня… Если бы не вы, я или пулю в лоб пустил бы себе, или бездну глупостей препошлейших наделал бы. А вы облегчили мне душу. Вы — прекрасный товарищ.
Саня не верила.
Конечно, это — злой, кошмарный сон.
Но голос Петра Сергеевича звучит твердо и просто. И даже нет ни нот, ни аккорда печали.
Ей хочется закричать то от радости, то от боли, сменяющих друг друга. Ей хочется бросить к его ногам все оковы любви, существующие у людей. Ей хочется дать ему и самой взять самое огненное, самое сжигающее счастье ласки…
Но она молчит…
Автомобиль останавливается. И Петр Сергеевич, деликатно наклонясь, предлагает руку.
— Вы уже дома, — говорит он ничего непонимающей Сане. — Еще раз спасибо. Никогда я не забуду сегодняшнего дня… Вы спасли меня.
На другой день, в обычный час, Саня сидела за пишущей машиной.
Петр Сергеевич, встретивший ее смущенно, но с жестко подчеркнутой холодностью, диктовал письма.
Ровно звучал его печальный голос. Стучала машина.
Чужой, далекий человек сидел пред Саней. И в ее опустошенное и ограбленное сердце не проникал уже этот печальный голос.