Расцвет и закат Сицилийского королевства

Позиции Вильгельма в европейской дипломатии были очень сильны. Из монархов он один уже отправил войско на битву. Его адмирал Маргарит, имея под своим началом всего шестьдесят кораблей и примерно две сотни рыцарей, в течение 1188–1189 гг. являлся фактически единственной силой, организованно сопротивлявшейся сарацинам; он постоянно патрулировал берега, и благодаря его великолепно отлаженной разведке эти меры оказывались эффективнее, чем можно было ожидать при войске такого размера. Вновь и вновь корабли Саладина подходили к порту, находившемуся еще в руках христиан, обнаруживали, что Маргарит опередил их. В июле 1188 г. весть о прибытии адмирала из Триполи заставила Саладина снять осаду замка Крак де Шевалье и отказаться от намерений атаковать город. Нечто подобное произошло в Маркабе и Латакии, а затем в Тире. Неудивительно, что за эти два года решительный молодой адмирал, известный в народе как новый Нептун, стал легендой в христианском мире. Он прославился бы еще больше, проявил бы свои полководческие таланты в полной мере, если бы сицилийцы сумели собрать могучую армию, о которой мечтал их король. Но внезапно его надежды на славу крестоносца рухнули. 18 ноября 1189 г. Вильгельм II умер в Палермо в возрасте тридцати шести лет.

Из всех Отвилей, правивших на Сицилии, Вильгельм Добрый — самая расплывчатая фигура. Нам ничего не известно об обстоятельствах его смерти, кроме того, что она, по-видимому, была ненасильственной — в рукописи «Хроники Петра» из Эболи есть изображение короля, окруженного докторами и придворными, мирно умирающего в постели; и о его недолгой жизни мы знаем не больше. За тридцать шесть лет мы всего несколько раз встречаемся с ним лицом к лицу. Первый раз — в день его коронации, когда Фаль-канд описывает, как он скакал по улицам Палермо ясным утром в сиянии молодости и красоты; второй раз — еще более бегло — во время его венчания. В остальном мы оказываемся в области легенд, догадок и слухов. Иногда трудно вспомнить, что он правил Сицилией восемнадцать лет, а трон занимал почти четверть века; перед нами возникает лишь туманная мерцающая тень, пробегающая по страницам истории и тут же исчезающая.

И все же о Вильгельме горевали больше, чем о любом другом из европейских государей, и не только в пределах его королевства. Среди франков за морем он уже приобрел — благодаря Маргариту — известность, которой давно желал; и его смерть расценивалась как новое бедствие. На Сицилии и в южной Италии его оплакивали повсеместно и искренне. Люди не столько боялись будущего — хотя многие из них тревожились и не без причин, сколько сожалели о прошлом, о мире и спокойствии, которые отметили царствование Вильгельма, но не могли его пережить. Как пишет архиепископ из Реджо в своем послании:

«В нашей стране человек мог приклонить голову под деревьями или под открытым небом, зная, что он в такой же безопасности, как в собственной кровати дома; леса, и реки, и залитые солнцем луга были столь же гостеприимны, как окруженные стенами города, и королевская щедрость изливалась на всех, великодушно непрерывно».

Но надо отметить, что он употребляет прошедшее время.

Речи и панегирики, надгробные песни и плачи, не говоря об огромном количестве легенд, возникших вокруг Вильгельма Доброго и позволивших ему жить восемь веков в сицилийском фольклоре, более подошли бы Карлу Великому или Альфреду, нежели последнему и самому слабому из законных потомков Рожера. Немногие правители пользовались столь завидной репутацией, и ни один из них, безусловно, не обладал ею настолько незаслуженно. Реорганизация государственной системы после изгнания Стефана дю Перша предоставила больше свободы и власти феодальной аристократии, и некоторые ее представители, такие как Робер из Лорителло или Танкред из Лечче, смогли реализовать свои амбиции в служении королю, а не в борьбе с ним. Но реально мир в королевстве после совершеннолетия Вильгельма обеспечивали не его мудрость или таланты государственного деятеля, а то неприятие, которое вызывали у потенциальных бунтовщиков непрекращающиеся распри прошедших лет. История их страны с самого начала являла собой непрерывную череду бунтов и мятежей, и люди внезапно спросили себя: а что получали мятежники от своих предприятий? Лишь немногие избежали смерти или увечий или тюремной камеры. Так не лучше ли принять власть От-вилей как реальность и постараться наполнить собственные сокровищницы и сундуки, пока для этого есть все условия? Внезапно мятежный дух иссяк, но заслуги Вильгельма в этом нет.

Притом многое можно поставить ему в вину. Его царствование не способствовало усилению страны, вместо этого оно ознаменовалось возвратом к самой безответственной и опасной внешней политике — захвату земель без учета политических последствий этого шага. Тот факт, что все такого рода попытки Вильгельма закончились провалами и он каждый раз опустошал государственную казну ради предприятий, которые не приносили ему ничего, кроме позора и унижений, едва ли может служить извинением. Нельзя также утверждать, что он просто вернулся к традициям Роберта Гвискара. Роберт был авантюристом, который в общем хаосе сумел добыть себе земли, где он и его потомки могли править. Вильгельм был помазанным владыкой влиятельного и процветающего государства и имел моральные обязательства перед подданными и другими правителями. Возможно, он вызывал бы больше симпатий, если бы, подобно Гвискару, участвовал в этих эскападах, но он никогда не покидал острова. Предоставив другим неблагодарное занятие удовлетворять амбиции властелина, он удалялся в свойгарем или предавался другим удовольствиям в ожидании результатов. [155]

155

Два дворца, предназначенные для королевских увеселений, сохранились и заслуживают посещения. Первый и более интересный — Куба. Расположенный на живописном озере в королевском парке — он позже еде лался конюшней неаполитанской армии и теперь стоит среди мрачныл казарм под № 94 Корсо Калатафими.

Эта благородная постройка находится в печальном небрежении, стены изуродованы раскрашенными стойками, так что трудно поверить, что в нем происходит действие одной из новелл Боккаччо (День 5, № 6). Неподалс ку расположен другой, меньший павильон Кубула. Аркада на восточном фасаде Неапольской виллы отмечает место, где находились останки третьего — Куба Сопрано.

Уже за эти деяния Вильгельма следует осуждать, но ими дело не ограничивается. На нем лежит ответственность за самое разрушительное решение за всю сицилийскую эпопею — согласие на брак Констанции. Он знал, что, если он умрет бездетным, трон наследует она, и был женат к тому времени достаточно долго, чтобы понять, что Иоанна с большой вероятностью не сумеет принести ему сына. Правда, он мог прогнать ее и взять другую жену, но где гарантии, что его новый брак оказался бы успешнее первого? Судьба королевства была связана с Констанцией, и, отдавая ее Генриху Гогенштауфену, Вильгельм подписал смертный приговор нормандской Сицилии.

В отношении монархов даже больше, чем в отношении их подданных, справедлива поговорка: «Красив тот, кто поступает красиво». Молодости, красоты и благочестия недостаточно, чтобы быть хорошим властителем, а перечень деяний последнего законного короля из династии Отвилей не слишком впечатляет. Кроме строительства Монреале — который он воздвиг как памятник самому себе в той же мере, как дар своему Богу, — за ним числится одно реальное достижение: поспешно отправив помощь Леванту в самом начале Третьего крестового похода, он сумел, благодаря талантам Маргарита из Бриндизи, на время сохранить Триполи и Тир для христианского мира. В остальном он вел себя как безответственный, тщеславный стяжатель, лишенный даже зачатков государственного мышления, и, вполне возможно, трус в глубине души. Его прозвище еще более незаслуженно, чем прозвище его отца. Вильгельм Злой был не так зол, Вильгельм Добрый был много, много хуже. А для тех, кто видит связь между безгрешной жизнью и нетленностью тела после смерти, это суждение нашло мрачное подтверждение, когда в 1811 г. два саркофага были открыты. Тело Вильгельма Злого сохранилось практически полностью, от Вильгельма Доброго остались только череп, коллекция костей, покрытая шелковым саваном, и локон рыжеватых волос.

Глава 20 Три короля

Узрите, обезьяна коронована.

Петр из Эболи

Незадолго до того как принцесса Констанция покинула земли своего будущего королевства, ее племянник созвал своих главных вассалов в Трое и заставил их присягнуть ей на верность, как своей наследнице и возможной преемнице. Но даже Вильгельм не был настолько глуп, чтобы вообразить, что она, вступая на трон, не встретит противодействия. Как бы ни считал он сам, факт оставался фактом — большинство его подданных видели в Западной империи давнего и злейшего врага. В южной Италии, на которую империя всегда претендовала, немногие могли вспомнить точно, сколько раз за прошедшие два столетия один император за другим являлись на полуостров, чтобы потребовать поборов, но в каждом городе, селении ходили свои истории о жестокостях императорских армий. На Сицилии, не испытавшей вторжений, определяющим чувством был не столько страх, сколько презрение — надменное презрение высокоцивилизованного и интеллектуально развитого сообщества к единственной европейской культуре, которую оно не знало и не понимало. Такое отношение, по-видимому, возникает уже в правление короля Рожера, [156] а сорока годами позже Гуго Фальканд пишет Петру, церковному казначею Палермо, что сицилийские дети пугались «грубого резкого звучания этого варварского языка».

156

«Он привечал всех чужестарнцев, за исключением людей из королевства Германни, которых он не хотел видеть своими подданными, поскольку он не доверял этому народу и терпеть не мог их варварских обычаев» (Иоанн Солсберийский. История понтификатов. Гл. ХХХII).

Нельзя сказать, что Констанция осталась совсем без сторонников. Уолтер из Милля, например, поддерживал ее брак с самого начала, а кроме непокорных баронов на континенте было множество фаталистов, которые, если и осуждали идею брачного союза с империей поначалу, теперь приняли случившееся как свершившийся факт. Поскольку ничто не может помешать Генриху явиться на Сицилию и претендовать на трон жены, рассуждали эти люди, лучше пусть он придет с миром и дружбой, нежели с войной и гневом. Но в эти первые дни легитимистская партия была мала, ее предводителю Уолтеру из Милля оставалось жить всего несколько месяцев, и она значительно уступала по могуществу и влиянию двум другим фракциям, возникшим еще до официального объявления о смерти Вильгельма и резко оппозиционных по отношению к Констанции. Одни выдвигали в качестве наследника трона Рожера, графа Андрии, другие предпочитали Танкреда из Лечче. Оба кандидата обладали важными достоинствами. По отдельности и вместе (они сражались бок о бок против имперских сил в 1176 г. и одержали впечатляющую, хотя и в целом не значащую победу) они имели за плечами большой опыт военных кампаний. Танкред командовал сицилийским флотом в двух главных заграничных экспедициях Вильгельма; хотя обе они окончились неудачно, его лично никто не обвинял. Рожер также отличился на дипломатическом поприще в качестве одного из главных участником переговоров в Венеции. Он был теперь главным камергером королевства — должность весьма почетная и уважаемая.

Но если претензии графа из Андрии на королевскую кровь представлялись но меньшей мере неубедительными, [157] права Танкреда никто не мог оспорить: он являлся побочным сыном герцога Рожера Апулийского от Эммы, дочери графа Ашарда из Лечче. Танкред был мал ростом и уродлив. Петр из Эболи, ненавидевший его, называл Танкреда в стихах «несчастным эмбрионом» и «отвратительным монстром» и изображал его в сопроводительных иллюстрациях как обезьяну

Но как многие низкорослые люди, Танкред отличался цепким умом, решительностью и настойчивостью, его юношеская нелояльность к Вильгельму I забылась, и он недавно был назначен главным констеблем и верховным юстициарием Апулии. Кроме того, его поддерживал Маттео из Аджелло. Маттео теперь состарился, страдал от подагры [158] и давно подумывал об отставке; он даже записался в качестве послушника в василианский монастырь Спасителя в Мессине. Но любовь к власти была в нем слишком сильна, он и Уолтер из Милля, несмотря на взаимное отвращение, оставались, по выражению Ришара из Сан-Джермано, «двумя прочнейшими столпами королевства». Теперь один из этих столпов явно рушился, но Маттео держался непоколебимо, как всегда. Истинный сицилийский патриот, он не скрывал своего отвращения к браку с Гогенштауфеном и, не успело тело короля Вильгельма остыть, бросил свою энергию, свой политический опыт и свои значительные финансовые ресурсы на то, чтобы возвести на трон Танкреда.

157

Ла Лумия утверждает, что он был правнуком Дрого де Отвиля и, соответственно, троюродным братом короля, но я не нашел этому подтверждений, и вся генеалогия выглядит весьма сомнительно.

158

Которую, как утверждает в злобе Петр из Эболи, он лечил, купая ноги в крови зарезанных детей.

Борьба была тяжелой и жестокой. Бароны и их прихлебатели в большинстве своем поддерживали Рожера из Андрии, горожане и простолюдины предпочитали Танкреда. Обе стороны немедленно включились в драку, и один раз соперничающие группировки сражались на улицах Палермо. Но Маттео знал о некоторых неприятных отклонениях в личной жизни графа Андрии и использовал свои знания как оружие. Он также легко заручился поддержкой папы Климента III, который, как рассудил Маттео, хватался за любую возможность, чтобы предотвратить сближение двух своих могущественных соседей.