Расеянство

–Как же быть? – развел руками фон Гебра. Он прекрасно понимал, что делают в таких случаях, но давал Балассе последнюю возможность его, а не своими руками закопать друга в могилу.

–Полагаю, что доктор Земмельвайс нуждается в психиатрическом освидетельствовании, – тихо изрек Баласса. И добавил еще тише: – В стационарных условиях.

Фон Гебра оживился и прокричал:

–Ставлю на голосование. Кто за – прошу понять руки.

Лес рук взмыл вверх. Считать не было смысла.

На другой день фон Гебра, приняв на себя малопочетную миссию, явился в дом к Земмельвайсу и за чашкой чая начал беседу с ним.

–Доктор, я прибыл к Вам неспроста. Видите ли, последние несколько лет я курирую клинику для душевнобольных в Дёблинге, под Веной. Так вот некоторое время назад мы столкнулись с той же проблемой, с которой Вы сталкивались во время работы в больнице святого Роха – смертность от сепсиса во время операций. Понимаете, у нас нет профессиональных хирургов – кто разрешит мне аккредитовать их при психиатрической лечебнице? А коллеги сообщили мне, что Вы в настоящее время не заняты основной работой и, более того, являетесь разработчиком некоего уникального метода борьбы с распространением сепсиса. Посему я должен просить Вас о помощи – обучить моих специалистов своим навыкам и заодно проконтролировать правильность ведения оперативного вмешательства.

Глаза Земмельвайса загорелись:

–Скажите, – спросил он, – могу ли я рассчитывать на право опубликовать отчет о результатах моей работы в Вашей клинике?

–О, разумеется, сколько угодно.

–И Вы не сочтете это доносительством?

–Не думаю, что найдется много желающих ударить мне по рукам. У нас нет конкурентов, а на замечания со стороны властей мне есть что ответить – повторяю, мне никто не присылает хирургов, а больных, меж тем, надо лечить и даже приходится оперировать. Так как? Принимаете мое предложение?

–С великой радостью!

Они прибыли в Дёблинг 30 июля – спустя несколько дней после беседы. Клиника, как и положено таким богоугодным заведениям, стояла за городской чертой – в лесистой местности, окруженной топкими болотами и заливными лугами. Воздух здесь был чистый настолько, что хотелось резать его и есть кусками. Прибыв сюда, Земмельвайс будто оттаял – город, в котором прошла юность, стоял неподалеку и навевал самые приятные воспоминания.

Фон Гебра и Земмельвайс вошли в первый корпус здания, представлявший собой административную часть – все здесь было цивильно и аккуратно и никак не напоминало о действительной сути места, в котором они пребывали. Приветливые медсестры встретили их весьма почтительно, проводив во второй корпус – здесь были уже запертые палаты.

–Кто здесь содержится? – проходя мимо стальных дверей, спросил доктор Земмельвайс.

–Больные, не опасные для себя и окружающих.

–А где же остальные?

–В подвале. Прошу Вас.

–В подвал? Зачем?

–Там операционный блок, там мы все и осмотрим.

Игнац следовал за провожатым. Чем глубже опускались они в подвальное помещение, тем мрачнее становились окружающие их интерьеры – здесь уже не было света и тусклое освещение давали лишь свечные светильники на стенах. «Как же они здесь оперируют?» – подумал Земмельвайс.

Весь персонал, состоящий из рослых и сильных санитаров, выстроился вдоль стены, приветствуя фон Гебру и его гостя. Дверь в одно из помещений была открыта.

–Что, сюда прикажете?

–Да, прошу Вас.

Земмельвайс застыл на пороге – перед ним была не операционная, а обитые войлоком стены самой настоящей палаты для сумасшедших. Он все понял. Но инстинктивное «Что это значит?» все же вырвалось из его уст. В ответ санитар сильной рукой втолкнул его вовнутрь и запер дверь. Доктор фон Гебра говорил с ним через решетку в раздаточной форточке для пищи.

–Консилиум признал Вас нездоровым. Вам следует побыть у нас некоторое время, чтобы мы могли понять, чем Вы в действительности больны и как Вас следует лечить.

–Вы с ума сошли! Что Вы себе позволяете?! Я здоров, и Вам это известно.

–У доктора Балассы другое мнение.

–Но он не психиатр!

–Зато уважаемый человек… Послушайте, Игнац, Ваши измышления не довели бы никого до добра, смиритесь с этим наконец. Здесь Вам будет лучше…

–Замолчите и немедленно выпустите меня отсюда!

Земмельвайс стал истово, что было сил, колотить руками по двери. Вскоре она открылась – и лучше бы этого не случалось. На бедного доктора посыпались удары кулаков санитаров, которые напоминали отбойные молотки – один, второй, третий, словно камни сыпались они на его голову. Наконец его сбили с ног и, как только он упал, стали силой закутывать в смирительную рубашку. Какой-то укол почувствовал он в предплечье, после чего глаза его стали непроизвольно смыкаться… Проваливаясь в сон, слышал он слова фон Гебры:

–Слабительное попробуйте. И обливания холодной водой.

Фердинанд Риттер фон Гебра больше не увидел этого своего больного – спустя две недели, когда он вернулся из отпуска, ему объявили, что Игнац Филип Земмельвайс скончался…

«…Общество не всегда умеет вовремя признать свои ошибки. В этом – его главная беда. Напротив, вместо их признания, зачастую оно начинает упорствовать в своем невежестве. Но оно не безнадежно до тех пор, пока, хоть и поздно, вовсе сознается и падает перед наукой и современной мыслью ниц. Вскоре после смерти Земмельвайса о нем вспомнили – Листер открыл антисептику, и тут выяснилось, что этот малоизвестный венгерский врач, оказывается, сделал свое открытие много раньше. Труды Земмельвайса стали печататься миллионными тиражами, больницы всего мира приняли на вооружение способ обеззараживания рук хлором, разработанный и внедренный им. Будапештский университет медицины и спорта назвали именем Земмельвайса, ему самому в 1906 году открыли памятник, на котором начертали: «Спасителю матерей», в его доме открыли Музей истории медицины. В 18 районе Вены есть клиника его имени и памятник ему на территории принадлежащего ей парка. Ныне весь мир знает его имя. И пусть при жизни он не получил признания, но сделанное им открытие спасает жизни людей до сих пор, подтверждая старую истину: «Лучше поздно, чем никогда».

7. Не ждали

Моисей Самуилович сошел с вагона поезда на Казанском вокзале. «Надо же, – подумал он, – отсюда улетал на самолете, а сюда вернулся на поезде…» Хотя и вернулся-то временно, проездом на перекладных, можно сказать. Но и эта минутная встреча с родным городом принесла ему немало удовольствия – погода стояла солнечная, теплая. Он заметил, что, хоть и нечасто доводилось ему уезжать из столицы за свою юную жизнь, а всякий раз, когда это случалось, погода словно бы не хотела расставаться с ним – рыдала, изливалась дождем на вымощенные брусчаткой улицы Белокаменной. Стоило же ему приехать – как солнце и пение птиц словно бы возвещали: природа этого удивительного города радуется возвращению блудного сына и просит остаться. Желательно навсегда. Так бывает иногда – срастаешься с каким-нибудь местом и кажутся тебе эти нелепые совпадения закономерностью, и вот уж на твоих глаз те же слезы, что и в глубоких лужах любимого твоего места. А уж если это еще и родина, то вообще держись…

При виде солнечной погоды расхотелось ехать на метро – и он решил прогуляться по родному центру до Старого Арбата, где была их комната в коммуналке, которую отцу дали еще в далеком 1970-ом, когда он был простым студентом Института холодильных установок, а после остался в том же Институте аспирантом, а после так в нем и служил до 1990 года, когда, волею обстоятельств, как и многие граждане страны, вынужден был заняться коммерцией. Не особенно успешен он был, но минимальным комфортом обеспечила еще Советская власть – тем и призывал старый Самуил Ааронович сына своего принять профессию торговца, доставшуюся от отца. «Пусть средний, но стабильный заработок. Да и потом евреи всегда были торговцами». Но где там увещевать молодежь! И старый Самуил также не преуспел в этом.