Раскол русской Церкви в середине XVII в.

Недоумения без конца. И соответствующий корпус полемических по каждому из этих вопросов сочинений, десятки разных их решений, и причин и поводов к дальнейшим распрям и разделениям.

Беспоповство (разных согласий) распространилось, в основном, на русском Севере и в Сибири; поповство — в центре и на Юге России. Это нетрудно объяснить: «Жители русскаго севера никогда не были избалованы правильным выполнением треб и давно уже привыкли обходиться без помощи священника. <…Там>, где зачастую от одной деревни до другой было по нескольку десятков верст разстояния, где дороги шли густым лесом или топким болотом, и почти единственными удобными путями сообщения были реки, — в этих глух-их захолустьях присутствие попа в деревне было довольно редким событием. Случалось, что на один или на два десятка деревень была всего одна церковь, приход которой обнимал сотни квадратных верст. Случалось иногда, что и эта единственная церковь давным давно «стояла без пения». При этих условиях, для самых необходимых треб священника часто не оказывалось на лицо. <…> Северное крестьянство старалось, по возможности, удовлетворять свои духовные нужды собственными силами, без помощи попов. Вместо церквей в крае размножались часовни. <…> Здесь <…> легче, чем где-нибудь, было примириться с необходимостью остаться вовсе и навсегда без священства. Здесь поэтому и распространилось преимущественно учение безпоповщины. <…> Население севера легко примирялось с тем, что крестить теперь приходилось мiрянам, а исповедываться надо было друг другу. <…> Обходиться без таинства брака было совсем легко в крестьянской среде, в которой и до того времени браки, не освященные церковью встречались постоянно. <…> Первыми пионерами пустынножительства были здесь соловецкие иноки, не решившиеся выдерживать осады их монастыря московскими войсками. <Это неверно; в северных лесах было несколько монастырей и много скитов и отшельнических келий, основанных именно так, как описано ниже, задолго или незадолго до соловецкой осады, так что "соловецкие иноки, не решившиеся выдерживать осады их монастыря московскими войсками" не были здесь "первыми пионерами">. Все такие нерешительные перед началом осады съехали с острова и разбрелись по поморью, разнося повсюду ненависть к никоновым новинам и приверженность к древнему православию. Укрываясь от властей <точнее сказать — не только и не столько от властей, но, как настоящие монахи и аскеты — от Mipa вообще>, они выбирали себе самые глухие уголки: где-нибудь у лесного озера, отрезаннаго непроходимыми болотами и лесами от всяка-го сообщения с Mipoм, селился отшельник и часто без всякой защиты от северной зимней стужи, кроме лесного костра, начинал свое "жестокое житие" Мало-по-малу он обживался, сколачивал себе келью, начинал ковырять землю "копорюгою" или мотыкою. "Нужных ради потреб" или "для учения благочестия и проповеди" он выходил по временам из леса в соседние деревни: "лыжи были ему конями, а кережа (сани для езды на оленях или для ручной возки) служила вместо воза". Слава пустынника в Mipe быстро распространялась; повсюду в погостах и "весях" он приобретал покровителей — христолюбцев, готовых помочь ему деньгами и съестным или даже укрыть его в случае надобности; являлись и поклонники, готовые последовать его примеру и уходившие один за другим в пустыню. Около одинокой кельи составлялось целое общежитие; <…> Строгий пустынножитель начинал жалеть о нарушенном безмолвии и спешил уйти подальше в лесную чащу, навстречу новым лишениям; наконец, вести о завязавшемся общежитии, о побегах туда крестьян и об открытой проповеди старцев, оставшихся в Mipy — не ходить в церковь, не причащаться новых тайн — эти вести неизменно доносились по начальству, и из местных административных центров являлись в пустыню команды для более или менее успешных розысков. Поселенцы разбегались, оставляя жилища и запасы <…>,- и искали себе новаго места; иначе им оставалось лишь встретить врага лицом к лицу и сжечься: отдаться живыми они не решались, боясь, как бы пытка не вынудила у них отказа от старой веры» [49, Т.2.С.69–76].

Так П.Н.Милюков описал возникновение северного беспоповского скита после Соловецкой осады; точно так же, по образу и подобию древнерусских монастырей, начинаясь с маленьких пустынножительных келлий, основывались и росли поповские скиты и монастыри в Керженских заволжских лесах, в отличие от послепетровских монастырей государственной Церкви, основанных и росших, как правило, повелением, с помощью и под бдительным контролем духовного и светского начальства.

К его описанию следует добавить: 1) там, где преследуемые воинскими командами старообрядцы были вынуждены неоднократно оставлять хозяйство и жилище, а иногда и жен и детей, которым не хватало сил, чтобы следовать за мужчинами в глухой лес и жить там в холоде и голоде, естественно создались как материальные, так и психологические условия для подвижнической бессемейной (девственной) жизни, то есть для безбрачных толков беспоповства.

2) В этих местностях проповедниками борьбы за старый обряд были не «белые» священники и дьяконы (как было в центре и на юге России), а иноки, среди которых наиболее почитаемыми были беженцы из Соловецкого монастыря (такие, как вышеупомянутый иеродьякон Игнатий, или соборный старец Геннадий, доживший в Поморье до 1696 г. и имевший столь обильный дар слез, что даже ослеп от непрерывного плача), бывшие, естественно, образцами именно безбрачия и спасения «без попа».

3) При этом к оставшимся в живых соловецким исповедникам относились как к святым, и их слово было непререкаемо.

По этим трем причинам и по застарелой привычке жить без попа, в таких местностях и распространилось еще в конце XVII в. отрицающее брак беспоповство. См. об этом [50, вып.1, с. 54–59, 70–75].

«Поповское старообрядчество требовало более сложных организационных форм — церкви, священника, совершения литургии, — что было весьма затруднительно в средней полосе России, и, напротив, доступно в эмиграции, в более свободных казачьих областях и под покровительством богачей на Урале, на Волге и в Московской и других центральных губерниях» [25, с. 372].

Следует сказать и о постепенно развившемся глубоком психологическом различии между поповством и беспоповством. Стремление поповства — восстановить дониконовскую «святую Русь»; беспоповства — отгородиться от окончательно и бесповоротно победившего эту «святую Русь» (после того, как он победил весь остальной Mip) Антихриста. Отгородиться можно тем надежнее, чем выше и неприступнее ограда, а самая лучшая в России ограда — многосотнекилометровый лес; поэтому, логический финал честного и нелицемерного беспоповства — странничество. Беспоповское отгораживание от Антихриста, естественно, стало в повседневности отгораживанием от участия в жизни русского общества, «поддавшегося Антихристу»; поэтому внутренняя жизнь в беспоповстве была почти неизвестна всем остальным русским людям — и «никонианам», и поповцам, и почти не влияла на соседей по деревне и «соседей по вероисповеданию»; беспоповцы жили как бы за высоким забором, похожим на те, которыми они окружали свои дома. Поповство — наоборот, активно участвовало в общественной жизни России, и в начале XX в. поповцы были даже депутатами Гос. Думы, законно избранными большинством населения своих областей. Более того: «русское религиозное возрождение конца XIX и начала XX века многим было обязано этому консервативному старообрядческому направлению <поповству>, сумевшему сохранить в повседневной жизни больше церковной и религиозной строгости, чем это сумела сделать сама русская синодальная православная церковь» [25, с. 316].

Общий характер «Никоновых» реформ

1) Они мелочны и демонстрируют обрядоверие авторов. Все, что не как у них — нельзя: перекреститься, поклониться, спеть аллилуиа, обойти аналой, сшить клобук и т. д., и т. д. В этом отношении реформаторы превзошли большинство своих противников, которым не пришло, например, в голову порицать непривычную русским форму греческих церквей, или объявить какой-либо богослужебный текст навек запретным даже для ангельской критики. Но противники реформ — нигде не учившиеся русские священники, монахи и мiряне, основные ресурсы которых — правда и здравый смысл, а греки — руководители реформ — высокообразованные дидаскалы, архимандриты, епископы и патриархи, конечно, способные мыслить, как их коллега — автор замечательного вышецитированного письма — Константинопольский патр. Паисий. Однако, в их словах и действиях в России ни разу не проскользнуло что-либо подобное; только жесткое и полное обрядоверие.

Объяснение этого — просто и очевидно: а) Они говорили, писали и подписывали все, что подсказывал или диктовал им (прямо, или через кого-либо) кормивший, одевавший, обувавший, награждавший их, и обещавший в будущем еще более щедрые милости (при условии «правильного» поведения) царь Алексей Михайлович, считавший своим долгом и имевший целью довести реформы до победного конца, сколько бы русских людей ни сложило из-за них свои головы. О том же, о чем он предпочитал молчать, старались, по его просьбе и примеру, молчать и они, то есть о распространенном в греко-язычных Церквях обливании и имянословном перстосложении. Он считал, вероятно, что, ломая русский обряд в этих двух пунктах, можно вызвать еще более резкий протест. Хотя, возможно и то, что эти два пункта даже и ему самому были настолько неприятны, что он их, так сказать, прятал от самого себя (не знать о них он, конечно, не мог), уповая в этом деле на авось: как-нибудь потом разберемся (или потомки разберутся). Особые причины послушания царю имели высшие авторитеты собора 1666–1667 гг. патрр. Паисий и Макарий и, возможно, не только они.

б) Они охотно унижали все (до мелочей) русское и возвышали все (до мелочей) греческое.

2) Ложь; лживы многие строчки постановлений соборов и при-, и после-никоновских. Так: молитвенное троеперстие — не древний обычай, а его выдавали за апостольский. Имянословие — новейшее измышление, а ему (явно лживо) тоже приписали апостольскую древность. Раздвоение перстосложения по сословиям явно недавно выдумано, но оправдывали и его. Книги правили по новейшим греческим (униатской печати), а клялись Св. Троицей, что правят по древнейшим. Требовали писать имя Христа (сокращенно) только IИС, и ни в коем случае не IС, а, складывая персты в имянословном благословении, изображали именно IС! Запрещали писать IС, а сами (греки) писали и доныне пишут IС в певческих книгах, где словам тесно. Лгали о Феодорите, о Мелетии, о «сокровенных еретиках», о руке ап. Андрея, о св. Евфросине Псковском, о прп. Анне Кашинской и т. д., и т. д. Выходя за пределы моей темы, отмечу, что эта лживость не окончилась с царствованием Алексея Михайловича; в последующие царствования она процвела в противо-старообрядческой полемике еще более.

Составлялись подлоги, вроде «постановлений собора против еретика Мартина армянина», подчищались и дописывались древние рукописи, в том числе прп. Максима Грека. «Представители официальной церкви пускают в ход последнее средство — открытый подлог. <…> Слова Максима Грека о двуперстии и сугубой аллилуйе были не только "почищены", но и фальсифицированы, причем вполне целенаправленно. <…> Подлог был замечен и разоблачен старообрядцами. <…> Слева на поле <…> какой-то старообрядец сделал гневную приписку: "Зри сего же в слове еретики речи не то выскобля переписали и себя явно еретиками и казнителями показали". По-видимому, она появилась в 1705 г.» [20, с. 82, 84]. А выдуманный собор (якобы XI в.) против выдуманного Мартина еретика попал даже в богослужебный (точнее, так сказать, полу-богослужебный, не указанный Типиконом) текст — акафист свт. Димитрию Ростовскому. Не лишне, думаю, будет процитировать его 4-й кондак:

«Буря ересей от преисподних чрез Ария во Греции возродившаяся, а в последняя лета происками Мартина Армянина чрез брынских скито-начальников возникшая в нашем отечестве, готова была опровергнуть тишину единыя святыя, соборныя и апостольския Церкви; ты же, пастырь добрый, положивый душу свою за овцы, прогнав оных душепагубных волков, бурю суемудрия укротил еси <…>». Ложь на лжи:

а) Страшная, действительно, буря народного негодования на реформаторов — насильников и сжигателей вовсе не была «бурей ересей от преисподних», так как никаких ересей в старом обряде не было и нет. В конце XVIII в. (то есть именно тогда, когда писался этот акафист) это буквально и официально признали русские духовные и светские власти, учредив единоверие.

б) Ничего общего нет между учением «брынских скитоначальников», то есть старообрядчеством и учением Ария.

в) «Происки Мартина Армянина», якобы жившего в XI в., никак не могли (без 600-летней передающей традиции, указать которую авторы акафиста, конечно, были не в состоянии), повлиять на «брынских скитоначальников», живших в середине XVII века.

г) Ни за каких «овец» Димитрий митр. Ростовский своей души не положил, а спокойно, будучи слаб здоровьем, умер в своей постели 58 лет от роду, всю свою жизнь заняв церковной наукой и проповедью.