Расколотые легионы

У Никоны Шарроукина была алебастрово-белая кожа, и только прядь блестящих черных волос, собранная в короткий хвост, показывала, что он не альбинос. Миндалевидные глаза на орлином лице почти не отражали свет горна и летящие искры.

Атеш Тарса был его полной противоположностью, с темной кожей, красными глазами и бритой головой, напоминающей шар из черного обсидиана. И в отличие от Шарроукина, сын Ноктюрна в этой обстановке чувствовал себя как дома.

Два дня оставалось до прибытия Железных Рук в пункт, найденный Сабиком Велундом в астронавигационном журнале «Моргельда». После встречи «Железного Сердца» и «Сизифея» Шарроукин и Тарса проводили время за тренировками, спаррингами и, как теперь, ковкой.

Тарса держал на наковальне светящийся оранжевым клинок меча, в то время как Шарроукин обрабатывал металл молотом.

– Осторожно, – предупредил его Тарса. – Не погни края. Ты потратил два дня на то, чтобы прокалить и выпрямить сталь. Жаль будет ее выбрасывать.

– Как получилось, что апотекарий разбирается не только в тайнах плоти, но и в тайнах стали? – спросил Шарроукин.

– У всех сынов Ноктюрна есть тяга к кузнечному делу. Мои умения достаточно посредственны.

Ограниченность познаний в металлургии не мешала Шарроукину понимать, что Тарса к себе несправедлив. Но он не видел смысла спорить. Саламандр был скромным воином и предпочитал, чтобы его способности говорили все сами.

– Лучше, чем у меня.

– Они у наковальни лучше, чем у тебя, – ответил Тарса, но желания обидеть в голосе не было. Он покачал головой. – А ведь в шахтах родился.

– Я был из соляных, – ответил Шарроукин. Его челюсть напряглась, а молот говорил о глубоко укоренившейся злости. – Как только я научился ходить, меня отправили в приливные бассейны в самых глубоких пещерах Ликея. Я и еще сотня детей целыми днями соскребали с камней кристаллы с помощью затупленных кирок. Фабрики по производству инструментов добавляли эту соль в воду для закалки.

Тарса кивнул, переворачивая клинок.

– Соленая вода лучше проводит тепло, и сталь с ней получается тверже, чем с чистой. Однако немногим инструментам нужна подобная твердость. Работа, должно быть, была опасной.

– Да, – сказал Шарроукин. – Дети постоянно тонули. Порой вода внезапно возвращалась в пещеры. И была поговорка, что лучшая соль получается из костей.

– Довольно обработки молотом, – сказал Тарса, убирая клинок из-под ударов Шарроукина. – Иначе лезвие затупится.

Саламандр поднял клинок за стержень и осмотрел кромку лезвия.

– Симметрия не идеальна, но деформации нет.

– Пойдет?

Тарса опять кивнул и передал клинок Шарроукину, который вытер его начисто, после чего принялся шлифовать мелкозернистой пемзой.

– Полируй клинок, пока он не начнет блестеть синим, как летний вечер.

– Я не видел солнца до тринадцати лет, – сказал Шарроукин.

– Тогда представь синюю броню Восьмого легиона.

– Мне больше нравится представлять ее красной от их крови.

– Красный ты получишь при закалке.

Шарроукин положил клинок на наковальню.

– Один выпад – и лезвие становится красным. Мне это нравится.

– Если хочешь, я могу изготовить тебе рукоять.

– Это будет честью для меня, Атеш, – ответил Шарроукин.

– Нет, для меня, Никона, – сказал Тарса.

– Только что-нибудь простое. Я не любитель вычурного оружия.

– Две пластины из лакированного черного дерева?

– Отлично, – ответил Шарроукин. – Прости, сегодня душа к ковке не лежит.

– Тебя все еще беспокоит миссия?

Шарроукин посмотрел через плечо на трудящихся Железноруких. Под покровом пара и на фоне пламени из горнов они казались какими-то гротескными чудовищами, ограми из пещер.

– Да, она меня все еще беспокоит.

– Ты не считаешь ее хорошей? – спросил Тарса, беря пемзу и придавая лезвие еще большую остроту.

– В том и проблема, она слишком хорошая, – ответил Шарроукин.

– «Око за око» – подход древний, как само время, – заметил Тарса. – И согласись, есть в нем некое оперное величие.

– Оперное? – приподнял бровь Шарроукин.

– Среди летописцев Сто пятьдесят четвертого экспедиционного флота было немало драматургов и поэтов. Я имел честь присутствовать на постановке «Симфонии изгнанной ночи». Сцену, в которой кардинала Танга отправляют в заключение на Нуса Камбаган, и его убивают те, кто когда-то пострадал от него, многие считают ярчайшим примером ранней имперской политики.

– Я рад, что ты любишь оперу, но суть в том, что миссия дает Железным Рукам именно то, что они хотят, – сказал Шарроукин. – А возможность убить Альфария? Едва ли перед Десятым когда-либо встанет лучшая задача, если только Фулгрим не окажется опять на перекрестии моего прицела.

– Она дала цель нашим собратьям, – заметил Тарса. – А воин без цели опасен. Жестокость должна получать выход, иначе люди, созданные ждя убийства, обратят ее против самих себя. И ведь мало кто склонен самокалеченью так, как сыны Ферруса Мануса.

– У нас была цель, – ответил Шарроукин. – И есть до сих пор. Не недооценивай урон, наносимый нами и нам подобными. Сражающиеся за Медузона – это больше, чем сумма отдельных воинов.

– Откуда ты знаешь?

– Потому что именно так мы победили в войне с Смотрителями. Крысы кусают монстра за пятки, пока он больше не может идти вперед. Он вынужден повернуться, и тогда-то на него обрушивается завершающий удар.

– Но разве объединение с Медузоном не усилило нас?

– Нет. Будучи малочисленными, мы не становимся сильнее, когда собираемся вместе. Мы становимся уязвимее.

– И что ты предлагаешь?

Шарроукин вытер лоб и повел плечами.

– Я взгляну сам.

– На что?

Шарроукин улыбнулся.

Третья планета системы в имперских картографических справочниках не значилась, что Сабика Велунда не удивляло. Это было в духе Альфа-Легиона: выбирать для встречи место, столь далекое от проторенных путей, что оно даже не имело имени.

«Сизифей» и «Железное Сердце» двигались по орбите третьей планеты, а Велунд между тем пытался взломать дьявольскую защиту, стоявшую на астронавигационных данных «Моргельда».

Две первые планеты кружили вокруг звезды по эллиптическим орбитам, периодически приближаясь друг к другу на опасно близкое расстояние, что вызывало на них чудовищную геологическую нестабильность. Температура на них была слишком высока для живого, однако это было связано не с близостью к звезде. До бесплодности их тысячелетиями выжигала едкая атмосфера.