Расколотый мир

На мгновение наши глаза встречаются в тусклом свете. Ее взгляд полон ярости, пока она борется, чтобы оставаться в сознании, пытаясь приподняться на одном локте. Затем она теряет сознание, ее голова откидывается назад, ударяясь об корпус лодки. Я наклоняюсь, чтобы аккуратно приподнять ей веки, но она уже без сознания. Она будет кричать от головной боли, когда очнется, но это лучше, чем бить ее по голове. Слишком легко недооценить удар и в конечном итоге просто убить ее.

Не теряя ни секунды, я ставлю пистолет на предохранитель и засовываю его за пояс, а потом отталкиваюсь от земли ногой. Куррах быстро и бесшумно скользит по воде. Я не могу рисковать и зажечь фонарь, не тогда, когда вижу огни охраны базы, танцующих по мою душу, все еще ищущих нарушителя. Я плыву по ощущениям, отсоединив шест от планширя³, и делаю мягкие, быстрые взмахи перед собой и вокруг себя, чтобы убедиться, что держу путь на канал, который уведет меня от опасности.

К тому времени, когда они размашисто направляют прожекторы на участок болота за заборами, я уже слишком далеко, чтобы свет добрался до меня. Я все ожидаю, что почувствую руку на лодыжке, или что кулак капитана встретится с моими кишками, но она не шевелится.

Как только звуки криков, разносящихся по воде, начинают затухать, и мне больше не видно огней базы, я останавливаюсь достаточно надолго, чтобы найти свой фонарь и зажечь его. Мы используем водоросли для покрытия стекол, делая свет размытым, жутковатого зеленовато-коричневого цвета. Иногда солдаты замечают наши лодки или наши сигнальные огни, и камуфляж может заставить их отбросить то, что они увидели, потому что блуждающий огоньки внушают страх на этом болоте.

Они не знают, что любой, кто видел настоящий огонек, никогда не сможет спутать его с одним из наших фонарей.

Я подвешиваю фонарь за ручку, и поворачиваюсь назад к trodaire в бессознательном состоянии, лежащей на дне курраха. Пути назад нет. Может ли она пролить свет на то, что происходит на участке пустынной земли к востоку от базы или нет, она знает меня в лицо. Возможно, она еще не знает моего имени, но если ей удастся связать меня с моей сестрой, она лично поведет охоту, пока у нее не будет лежать моя голова на тарелке — ей не понадобится их, так называемая «ярость» как оправдание для того, чтобы разрезать меня на кусочки.

Взятие в плен капитана Чейз, возможно, станет огромным ударом для trodair'i, и триумфом для нас. Я знаю, по крайней мере, два десятка фианнцев, которые выстрелили бы в нее без колебаний и прекрасно бы после этого спали. Если бы я вернулся с ее телом, мои люди полюбили бы меня за это.

Я медленно выдыхаю, и большой палец зависает над снятием с предохранителя пистолета дедушки, засунутого в пояс. Но это путь в никуда, моя сестра не смогла избежать его, как только она на него встала.

Я слышал об этой девушке больше историй, чем о десятках других trodair'i. Они утверждают, что она единственная, кого не затронула, что солдаты называют «ярость Эйвона». Наверное, потому, что ей не нужно отступать от этой слабой отговорки, чтобы совершить насилие над моим народом — согласно рассказам, она практически принимает ее. Они рассказывают о том, как она в одиночку зачистила ячейку сопротивления на южной окраине территории «ТерраДин». Как солдаты под ее командованием реагируют быстрее, появляются первыми на месте происшествия, являются самыми ожесточенными бойцами. Как она снимает скальпы с живых мятежников только ради удовольствия.

Я не был так уверен насчет последнего, пока не увидел, как она смотрит на меня после того, как я наставил на нее пистолет. Но по крайней мере одна из историй — правда. Моему двоюродному брату Шону ее взвод чуть не снес башку через неделю после того, как она приняла командование, и когда я спросил его, какова она, он сказал, что она очень горяча. Он не ошибся. Если бы она не была наемным убийцей.

Моя единственная надежда состоит в том, чтобы заставить ее рассказать мне, что она знает об объекте — может быть, даже попасть внутрь для разведки — а затем убраться. По крайней мере, у меня будет хороший старт, когда начнется охота.

Я отрываю глаза и снова концентрируюсь на шесте. Куррах скользит по воде, путь подсвечивается всего только на несколько метров вперед тусклой зеленой лампой. Я должен чувствовать себя лучше, легче, с каждой минутой я увеличиваю расстояние между нами и яркими огнями базы, но я знаю, что это не победа. Капитан Чейз на дне моей лодки не остановится ни перед чем, когда она проснется, чтобы убить меня и сбежать, и, если остальная фианна обнаружит, что она у меня, они не остановятся ни перед чем, чтобы убить ее. Наше прекращение огня закончится, мой народ снова будет вынужден вступить в войну, которую они не могут надеяться выиграть.

Мне придется действовать быстрее.

На этот раз сон состоит из фрагментов, появляющихся острыми осколками, что разрезают ее память, которые невозможно собрать вместе. Девушка на Парадизе, и она пытается взобраться на стену. Время вышло, сержант кричит, заставляя ее руки дрожать от напряжения, в то время как ее пальцы возятся с захватом крюка.

Она хочет спуститься и упасть на землю. Но когда она смотрит вниз, ее мать там, с этим всегда усталым вздохом, мягким звуком намекая на разочарование. Там ее отец, руки грязные в маслянистой смазке двигателя, с дырой от пули в голове.

Сержант снова кричит на нее, сдавайся, но на этот раз она кричит в ответ, используя слово, за которое её позже заставят неделю копать окопы.

Там слишком много призраков, чтобы спуститься.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ДЖУБИЛИ

У МЕНЯ АДСКОЕ ПОХМЕЛЬЕ. Голова раскалывается, сколько же я выпила в «Молли» прошлым вечером? Только это невозможно. У меня не было утреннего похмелья с тех пор, как я была окончательно принята на основное обучение. Это технически произошло за три недели до моего шестнадцатилетия, и мне по закону запрещалось пить. Но после того как я три года пыталась попасть в армию, обманывая о своем возрасте, они наконец-то уступили и изменили правила. Что было три недели? Скорее всего, я должна была погибнуть в течение года. Так что можно было позволить пушечному мясу для начала выпить пива.

Одного раза хватило. Это не был алкоголь или на самом деле даже не похмелье, что достало меня — а то, что я показала худшие навыки в мой первый день обучения. Ну, все это означало, что я не создала лучшее первое впечатление у инструкторов, и позволила моему спарринг партнеру прижать меня менее чем за минуту. Ничего вроде бы страшного.

Здесь же быть собранной менее чем на сто процентов, может означать смерть. И с тех пор я не позволяю себе более чем пару бокалов.

Так почему я чувствую, что желудок готов вывернуться наизнанку?

Земля раскачивается подо мной, и я открываю глаза, игнорируя, что моим векам кажется, что они обложены наждачной бумагой. Первое, что я вижу, это пустое, сланцево-серое пространство неизменного ночного неба Эйвона. Я стараюсь сесть и заваливаюсь на бок, заставляя пол дрожать и качаться; мои руки связаны и привязаны к чему-то. Вспышка агонии разрывает бок, принося с собой память о пуле, расщепившей мою кожу.

— Плохая идея, капитан, — говорит раздражающе веселый голос где-то выше и позади меня. — Если ты опрокинешь нас, то я не вижу у тебя шансов доплыть до твердого грунтеа будучи привязанной к тонущей лодке.

Я поднимаю голову и щурюсь на стоящего надо парня, чем-то освещенного сзади.

Ромео.

— По крайней мере, если я утону, — хриплю я, и голос звучит как гравий, — твои друзья не будут иметь удовольствие повесить меня на стропила в своем маленьком убежище.

Ромео сужает глаза, глядя на меня, и выгибает бровь, пока он отталкивает от нас комки растительности одним из длинных шестов, которые используют местные.

— Мы не вешаем солдат, — говорит он с преувеличенным возмущением. — Мы сжигаем их на костре. Потребуются века, чтобы собрать топливо, учитывая ландшафт. Это особый случай.