Расписание тревог
Шрифт:
— Пять штук на месте, а от шестого ящика нету! Что он, скрозь землю провалился?!
— Да зачем он нужен-то? — простодушно спросил Барышев и пожалел о своем вопросе.
Старшой облаял его и одного из своих — веснушчатого малого, который с вечера должен был прибрать злополучные колбышки и не прибрал. Отсеяв вводные слова, Барышев докопался до смысла: по этим колбышкам бригада отчитывалась за использованное стекло. В каждом ящике была такая колбышка, деревянный чек, который надо было неукоснительно предъявлять. И вот теперь одной не хватало. Барышев понял, что попал впросак: точно такую
— Погодите, парни, — сказал он. — Я знаю, где эта ваша штучка.
— Где? — старшой скрипнул зубами.
— Вон там, под плахами.
Бригада сорвалась с места. Расшвыряв плахи, стекольщики вытащили из грязи драгоценную колбышку и понесли к верстаку.
Барышев надел куртку. Молча подошел к разрушенному мостку и, не остерегаясь больше испачкаться, восстановил все как было. Потом, не глядя на стекольщиков, вернулся на свое место, взялся за ножовку.
— Эй, — окликнул его старшой. — Ты как знал, что брусок там?
— Я его сам туда положил. Я не знал, что он вам понадобится, — сухо сказал Барышев.
Стекольщики уставились на него, как на помешанного.
— Во, га-ад… — проговорил старшой.
— Вась, дай ему по сопатке! — подсказал конопатый.
— А что? — поддержали двое других. — И надо! Чтобы вперед неповадно было.
— А ну, топай отсюдова! — рявкнул старшой.
— Захлопни зев, — сказал Барышев. — Надует, простудишься.
Двое других, укладывающие на верстак стекло, приостановили работу.
— Да ты что, мужик! — сказал один из них миролюбиво. — Ты беги, беги давай, пока целый, Вон у Васи кулак какой. Гиря.
Старшой, сбычив голову, уже шел на Барышева.
Барышев посмотрел поверх его головы на свой многоквартирный дом. Там беспечно завтракали, смотрели утренние передачи и вообще радовались выходному дню. Тогда Барышев выхватил из-под щита лом, занес над головой. Чувствуя, как противно пресекается голос, проговорил:
— Еще шаг, и я раскокаю ваше стекло к чертовой матери.
Стекольщики замерли каждый на своем месте, четверо против одного, и вдруг Барышев заметил, что старшой пятится. У Барышева онемели руки, и он медленно опускал лом, а тот все пятился, пятился и бессмысленно моргал глазами.
— Вась, не связывайся! — запоздало сказал конопатый. — Он же шизя. Им что, у них справки, а мы расплачивайся!
И в эту минуту неподалеку от них раздался слабый крик. Кричала старушка с хозяйственной сумкой. Сбилась с тропки и увязла в глиняном месиве. Сначала ногами, потом руками.
— Что ж ты, бабка, под ноги не глядишь? — сплюнув изжеванную до табака папиросу, сказал старшой.
— Дай тебе бог доброго здоровья, — всхлипывала старушка, пока он поочередно вынимал из грязи ее руки а ноги. — Дай тебе бог доброго здоровья, милок…
Конопатый едва не лежал от смеха, корчился и раскачивался, двое других хохотали беззвучно, прикрывая рты рукавицами. И только четвертый, молчун, возился у верстака.
Старшой очистил щепкой сапоги, подошел к своим.
— Хватит скалиться. Работать надо.
Стали размечать стекло. Конопатый влез на верстак, лег животом на стеклянный лист и вытянулся во весь рост. Ему подали стеклорез.
— Готов? — спросил
старшой, придавив линейку.— Готов! — откликнулся конопатый.
Двое других взяли его за ноги.
— Ровней тащите! — предупредил старшой. — Н-ну… по-шел!
Конопатый, вжавшись в стекло, стремительно скользнул по нему, оставив белую риску надреза.
Солнце поднялось уже высоко. Барышев пилил щиты; из одного получалось четыре секции, а не пять и не шесть, как он рассчитывал. Он отнес первую партию к изначальным плахам, стал укладывать. Деревянный тротуар вытянулся метров на пятнадцать, но не покрыл еще и четверти трясины. Барышев потоптался на готовом участке, проверил, не танцуют ли где доски, подсунул в нужных местах каменья и опять вернулся к щитам.
Стекольщики между тем устроили перекур, посматривали украдкой в его сторону. Наконец конопатый не утерпел, подошел к нему, спросил озабоченно:
— Сколько там на ваших золотых?
— Одиннадцать, — ответил Барышев.
— Ишь ты! Золотые, так и идут не спеша.
Барышев усмехнулся.
— А это какая пила? Поперечная или продольная?
— Не знаю.
— Ну-ка, давайте-ка!
Конопатый выхватил ножовку из рук Барышева, приложил зубьями к глазу, точно прицеливаясь, потом вытащил плоскогубцы. Стальное полотно ножовки заметалось в его ладонях, как рыба.
— Держите!
Барышев поблагодарил; дело пошло много быстрей и легче.
— То-то! — сказал конопатый.
— Слушай, — улыбнулся Барышев. — А ты почему такой конопатый?
Стекольщики загоготали.
— Он у нас не конопатый! Он крапчатый!
— А через сито загорал! — ответил конопатый и захохотал сам, откровенно радуясь, что нашелся ответить в масть, никого не обидел и себя не посрамил.
— Коля! — сказал он щедро и протянул руку.
Когда Барышев покончил со вторым щитом и перенес готовые мостки, миролюбивый обратился к нему уже без всякой дипломатии:
— Интересно узнать, это вас жильцы наняли?
Барышев пилил, собираясь с ответом.
— И по сколька с носа? Поди, копеек по двадцать?
— А тебе мало? — оборвал его старшой. — Если с кажной квартиры, хм… рублей восемьдесят получается… Вон домина-то какой.
— Да я просто так, — сказал Барышев. — Размяться захотелось.
— А-а, — протянул миролюбивый. — Конечно, ежели труд умственный, размяться хорошо. Голова отдыхает. Вы кто по специальности будете?
Барышев не любил называть свою профессию без нужды; люди тотчас начинали рассказывать о болезнях и просить совета. Но здесь все были здоровы, как волы, и он сказал правду:
— Врач.
— Да что вы! — обрадовался миролюбивый. — Посоветуйте, что делать: как с вечера выпью, так наутро голова разваливается! На два полушария! Иногда на три!
— Настаивайте на ампутации, — сказал Барышев.
Стекольщики дружно расхохотались.
И тут впервые за все время заговорил четвертый — напарник миролюбивого. Слова у него выходили туго, и он для облегчения выпячивал тяжелые губы:
— А можете себе представить, мужики… Я вчера прочитал, что такое Вселенная… Я ужаснулся. От самой близкой звезды свет идет триста лет… с гаком! Жуткое дело…