Распространитель
Шрифт:
Она внезапно замолчала, когда из груди Теодора вырвалось рыдание. Миссис Маккэнн смотрела на него с изумлением.
— Мистер Гордон… — начала она неуверенно.
— Я не знаю, о каких событиях вы говорите, — сказал Теодор дрожащим голосом, — но я бы лучше убил себя, чем причинил бы кому-нибудь вред, миссис Маккэнн.
Он огляделся по сторонам, словно проверяя, нет ли кого рядом.
— Я хочу сказать вам кое-что, чего не говорил ни одной живой душе, — произнес он. Он утер слезы. — Моя фамилия не Гордон, — сказал он. — Я Готлиб. Я еврей. Провел год в Дахау [1] .
1
Дахау –
Рот миссис Маккэнн дрогнул, но она ничего не сказала. Лицо ее начало заливаться краской.
— Я вышел оттуда сломанным человеком, — сказал Теодор. — Мне недолго осталось жить, миссис Маккэнн. Моя жена умерла, трое моих детей умерли. Я совершенно один на свете. Я всего лишь хочу жить в мире… в маленьком мирке, как этот, среди людей, как вы. Быть соседом, другом…
— Мистер… Готлиб, — потрясенно произнесла она.
После ее ухода Теодор некоторое время стоял посреди гостиной, упираясь в бока побелевшими кулаками. Затем он отправился на кухню, чтобы себя наказать.
— Доброе утро, миссис Бакус, — произносил он часом позже, когда миниатюрная женщина открыла ему дверь, — простите, не могу ли я задать вам несколько вопросов по поводу нашей церкви?
— О. Да, конечно. — Она неуверенно отступила назад. — Вы не хотите… войти?
— Я буду вести себя очень тихо, чтобы не разбудить вашего мужа, — зашептал Теодор. Он увидел, как она покосилась на его перевязанную руку. — Обжегся, — пояснил он. — Так вот, насчет церкви… О, слышите, кто-то стучит в заднюю дверь.
— Неужели?
Когда она ушла в кухню, Теодор открыл стенной шкаф и кинул несколько фотографий за кучу садовых галош и инструментов. К ее возвращению дверца шкафа была закрыта.
— Там никого не было, — сказала она.
— Я мог бы поклясться… — Он извиняюще улыбнулся. Поглядел на круглый чехол на полу. — О, мистер Бакус играет в кегли?
— По средам и пятницам, после смены, — ответила она. — На Вестерн-авеню у нас есть круглосуточный кегельбан.
— Я тоже люблю покидать шары, — сказал Теодор.
Он задал свои вопросы по поводу церкви, а потом распрощался. Когда он шел по дорожке, то услышал голоса из дома Мортонов.
— Как будто мало было истории с Кэтрин Маккэнн и тех кошмарных фотографий, — вопил мистер Мортон. — Теперь еще и эта… грязь.
— Но мама! — кричал Уолтер-младший.
14 сентября
Теодор проснулся и выключил будильник. Поднявшись, он опустил в карман маленький пузырек с серым порошком и выскользнул из дома. Добравшись до места назначения, он насыпал порошка в миску с водой и помешал пальцем, чтобы порошок растворился.
Вернувшись домой, он нацарапал несколько писем, в которых говорилось следующее: «Артур Джефферсон пытается нарушить “цветной” барьер. Он мой кузен и должен признавать, что такой же черный, как и все мы. Я сообщаю об этом, потому что желаю ему добра».
Он подписал письмо именем Джона Томаса Джефферсона и адресовал три конверта Дональду Горсу, Мортонам и мистеру Генри Путнаму.
Завершив дело, он
увидел, что по бульвару идет миссис Бакус, и последовал за ней.— Можно вас проводить? — спросил он.
— О, — произнесла она. — Конечно.
— Вчера вечером упустил вашего мужа, — сообщил он.
Она непонимающе заморгала.
— Думал, встречу его в кегельбане, — сказал Теодор, — но, наверное, он снова заболел.
— Заболел?
— Я спросил тамошнего работника, и он сказал, что мистер Бакус перестал ходить, потому что все время болеет.
— О. — Голос миссис Бакус сделался тоненьким.
— Ну, может, увижу его в следующую пятницу, — сказал Теодор.
Позже, снова вернувшись домой, он заметил, как к дому Генри Путнама подъехал закрытый фургон. С их заднего двора вышел мужчина, неся завернутое в одеяло тело, которое он затем положил в машину. Мальчики Путнама плакали, глядя ей вслед.
Артур Джефферсон открыл дверь. Теодор показал письмо Джефферсону и его жене.
— Пришло сегодня утром, — сказал он.
— Это просто чудовищно, — прокомментировал Джефферсон, прочитав письмо.
— Именно так, — согласился Теодор.
Пока они разговаривали, Джефферсон поглядывал в окно на дом Путнама на другой стороне улицы.
15 сентября
Бледный утренний туман затягивал Силмар-стрит. Теодор тихо шел по улице. Под задним крыльцом дома Джефферсона он поджег коробку с бумагой. Когда она задымила, он прошел через двор и одним ударом ножа распорол резиновый бассейн. Спешно удаляясь, он слышал, как вода толчками выплескивается на траву. В переулке он выбросил коробок спичек с надписью «Вина и крепкие напитки Путнама».
Утром, вскоре после шести, его разбудил вой сирен. Маленький дом будто подпрыгивал, когда мимо проезжали тяжелые машины. Повернувшись на бок, он зевнул и пробормотал:
— Отлично.
17 сентября
Дверь на стук Теодора открыла бледная как смерть Дороти Бакус.
— Может быть, подвезти вас до церкви? — спросил Теодор.
— Я… я, кажется, неважно себя чувствую, — проговорила миссис Бакус.
— Как жаль, — сказал Теодор. Он увидел, что из кармана ее фартука торчат уголки фотографий.
Выйдя от нее, он увидел, как Мортоны грузятся в машину, молчащая Бьянка и смущенные Уолтеры. Чуть дальше по улице, у дома Артура Джефферсона, притормозила полицейская машина.
Теодор отправился в церковь с Дональдом Горсом, который сообщил, что Элеонора приболела.
— Очень печально, — сказал Теодор.
Тем же днем после обеда он провел некоторое время в доме Джефферсона, помогая прибирать и отмывать закопченное заднее крыльцо. Увидев распоротый бассейн, он немедленно поехал в магазин и купил точно такой же.
— Но ведь дети любят этот бассейн, — сказал Теодор, когда Пэтти Джефферсон начала протестовать. — Вы сами мне сказали.
Он ободряюще подмигнул Артуру Джефферсону, но тот был явно не в настроении.
23 сентября
Ранним вечером Теодор заметил, как улицу перебегает собака Альстона. Он схватил свое воздушное ружье, осторожно высунул в окно спальни и выстрелил. Собака яростно вцепилась себе в бок и завертелась на месте. Потом, поскуливая, припустила домой.