Распутин: черное и белое

Родственники мои переполошились. Еще бы –государственный деятель запросто посещает обыкновенного следователя. Стало быть, и я в их глазах стал важной птицей. Неледин не произносил пустых утешений (да я тогда и не воспринимал никаких утешений), но клал руку мне на лоб. И, казалось, если не рассудок мой, то душа охотно принимала это безмолвное участие. Потом он снова приходил, говорил о всяких пустяках. Но я тогда уже почувствовал, что все не так-то просто.

Впрочем, долго писать тут не о чем. Вскоре я понял, чем еще вызвано сочувствие Алексея Владимировича. Кроме участия, так интересоваться моим горем побуждала его ненависть к этому человеку… Наш разговор я запомнил слово в слово.

– Все, кто не слепы, видят черную тучу над Россией. Все… кроме двух человек, в том числе и того, кто должен быть зорче всех, видеть дальше всех.

Я, конечно, понимал, о ком он говорит.

– Но он предпочитает не видеть ничего, кроме миражей, и не слышать никого, кроме своей жены, погруженной в истерический религиозный мистицизм. Он допустил до себя этого человека… и погубил все. Наш долг, дорогой мой друг, исправить то, что еще можно исправить.

Дальше Алексей Владимирович говорил, что и он, и я, хотя и разнимся в общественном положении, но по долгу службы находимся на страже государства. Врагов России надо давить! Он еще много и убедительно говорил. Я пообещал, что сделаю все, что в моих силах. Опыт службы в сыскной полиции пусть у меня и невелик, однако я знаю свое дело. У меня есть счет, который я готов всегда предъявить. И какой счет!»

Глава 4. Женщины возле старца

Следующая запись была сделана Аркадием через две недели, уже в Петербурге. К тому времени и Распутин вернулся из Москвы.

«Меня допустили к дневникам наружного наблюдения. За Р. наблюдение ведется уже давно под видом охраны. Записи есть довольно интересные. Необходимо все тщательно проверить».

За этими скупыми строчками Аркадий стойко скрывал досаду: по записям агентов полиции о наблюдении за Гришкой выходило, что у того бывали десятки человек ежедневно. Всех бы проверить – да невозможно. Это угнетало. Угнетало и другое – несколько уже проведенных бесед, на которые Аркадий очень рассчитывал, не дали результата. А вот от людей, подтверждавших демоничность «старца», интуиция уберегала, воя волком. Уж больно они сами удобно и угодливо вырисовывались, набивались на разговор.

Аркадий завел пухлую книжечку, которая запиралась на миниатюрный замочек – для личных кратких записей по делу. Дело, понятно, секретное, ведь его плоды будут представлены не кому-нибудь, а самому государю на рассмотрение. Это лучшая месть за Ларису. И служба на благо России…

В книжицу были аккуратно переписаны имена и адреса посетителей Распутина, показавшихся Аркадию наиболее интересными. Он привык доверять собственным суждениям и наблюдениям. Но, увы. Несколько жирных минусов уже стояли напротив некоторых фамилий.

Отложив дневник, Аркадий со вздохом открыл записную книжку. Да, плохо, очень плохо…

***

Горина Мария, «22 года, дочь врача, Вятской губернии», встретила Аркадия с участием. Тот сразу отметил – на авантюристку не похожа. Хорошенькая, опрятная, выглядит несколько старше своих лет. Глаза ясные, любопытные. Не всполошилась при слове «полиция». Манеры Гориной были приятными, голос – негромким, речь – ровной. При имени Распутина понимающе, с легким укором, посмотрела на Аркадия, чуть склонив голову набок.

– Бывала ли у старца? Конечно. Один раз. Нет… потом еще раз приезжала.

– У старца?

– Все его так называли, – охотно пояснила Горина. – Мне все равно, как называть. Я просто знаю, что это добрый человек – вот и все.

– Каким образом вы с ним познакомились? – Аркадий приказал себе быть сдержанным, как ему и приличествовало.

– Я в Петербург приехала место искать – после смерти отца тяжко стало. Но ничего у меня не вышло. Совсем уж собралась обратно, да на счастье встретила Зину. Зина – подруга детских лет. Ей в жизни больше, чем мне, повезло. Замуж вышла удачно, живет теперь в достатке. Оказалось, принадлежит к кружку Распутина. Я, собственно, равнодушна была ко всем разговорам о старце, не до того, но из-за Зининых восторгов стало, знаете ли, любопытно. Попросилась с ней к нему в гости. Поехали. В тот день у Распутина много было посетителей.

– Кто был у него?

– Так сразу не скажу, представлялись, да я забыла. Княгиня какая-то. И тут же крестьяночка – милая такая, аккуратненькая девочка. Чиновник особых поручений с женой… Интересные люди. Очень все религиозные. Я все это несколько со стороны воспринимала…

– Что именно?

– Да проповедь. Сначала Распутин рассказывал о своих странствиях, о Иерусалиме. Это было интересно. Говорят, он почти неграмотен, но речь его… знаете ли, яркая. Не как в книгах. Простая такая, но очень увлекает. Еще час целый говорил о том, почему мы должны быть милосердны к ближним. Я, знаете ли, не слишком-то религиозна. Но Бога чту. И смотрю – совсем простой, бесхитростный мужик. Но потом подумала – языком работать все мастера, а что стоит за этим? Сможет ли делом помочь? Решилась, попросила старца… он до ста человек в день, говорят, принимает, быть может, гувернантка кому-то нужна. Пусть поспрашивает. А у меня образование хорошее. Через день… да-да, не позднее, приходит записочка… Да вы сами посмотрите.

Мария повозилась в комоде, после чего протянула Аркадию клок бумаги. Писал Распутин неграмотно, неразборчиво и совсем без знаков препинания. Впрочем, ясно прочитывалось, что место для Гориной было им найдено.

– И вот теперь я при деле. Семья приятная, богобоязненные. Хорошие дети. Конечно же, я посетила старца еще раз, наедине, и поблагодарила. Держался он скромно. Пробыла я у него не более четверти часа.

Аркадий хотел еще что-то спросить, но Горина опередила, глядя на него в упор светлыми глазами.

– Вам, наверное, трудно понять… да… когда не знаешь, будет ли у тебя завтра кусок хлеба… В Неву бы я, конечно, не бросилась и в содержанки не пошла, однако… Нет, не знаю, что стала бы делать. А тут хороший дом, жалование… Как только сговорились, так сразу и поспешила к старцу – благодарить.

– И что же было потом?

– А ничего. Выслушал, благословил и отпустил с миром.

Аркадий, уезжая от Гориной, раздумывал. Это актерство «старца»? Или дамочка лжет?

Позже проверил семью, взявшую Горину на службу – да, люди и впрямь достойные, уважаемые.

«Ладно, – решил, – будем дальше искать».

***

Анна Крутик, отмеченная Аркашей как известная в Питере кокотка, снимала на удивление скромную квартиру. Очень миловидная особа. При имени Распутина переменилась в лице.

– Вы что же это, господа? – заговорила нервно и невнятно. – Для чего занимаетесь клеветой на святого человека? Ведь вы погубить его хотите!

– Да что вы такое гово…

– Да-да, погубить! – Анна очень разволновалась. – Все высматриваете, вынюхиваете… Потом вон статьи пишете – гадкие!

– Но…

– Вы думаете, сударь, я не понимаю, зачем вы ко мне приехали? Ах, вы же знаете мое прошлое (а кто не знает!), вот и решили, что я спуталась со старцем!

– Но, Анна Ивановна…

– Ах, оставьте, я не буду с вами любезничать! Григорий Ефимович открыл мне глаза на мерзости моей жизни. Вы, наверное, думали, что у меня тут мильоны? Да, мне неплохо жилось, но теперь все мои деньги – пу-у-ух… лебединый… нету их! Вернее… есть, да только у тех, кому нужнее! – вон, война идет. А я… с Божьей помощью и так проживу… господа… Уходите. Ничего плохого про старца от меня вы не услышите. Он душу мою спасает, он Христа нам открывает. Оставьте его, оставьте наконец, дайте ему жить спокойно. Прощайте!