Распутин (др.издание)
Шрифт:
— Вот вам и народ ваш весь… — сказала, вздохнув, Лидия Ивановна. — Эх вы, барабанские!
— Мне, право, странно, Лидия Ивановна, что вы, женщина культурная…
— Ну-ну, не подмазывайся… — перебила его хозяйка. — Культурная…Меня, брат, на этом не поймаешь!
Дверь отворилась, и в столовую вошел Георгиевский, большой, уверенный в себе, с пышной золотой гривой.
— А, сердитый большевик наш пришел!.. — воскликнул Андрей Иванович. — Мое почтение…
В передней снова раздался звонок.
— Ну, раз за разом… — пробормотала Лидия Ивановна, видимо, недовольная
— Что слышно новенького? — спросил Андрей Иванович.
— Все то же… — отвечал тот. — Керенский болтает, интеллигенция восхищается, рабочие массы теряют время…
— Да, уж если пошли, то надо идти до конца… — сказал решительно Гриша. — Нужен не ремонт, а коренная ломка всего… чтобы на расчищенном месте строить новый дом…
Галочка с удивлением подняла на него глаза, но в это время дверь отворилась и вошел Алексей Львов, брат Гриши.
— Боже мой, Алеша! — воскликнул Гриша. — Откуда ты? Как? Все радостно поднялись навстречу Алексею: маленькие, разоренные именьица Львовых и Сомовых в Смоленской губернии в верховьях Днепра стояли друг против друга, через реку только, и семьи их сжились исстари, как родные. Вид Алексея был обветренный, боевой и чрезвычайно потертый. На груди его был Георгий и помятый университетский значок. Лицо его было исхудало и хмуро. Он никому не говорил об этом, но участие в убийстве Распутина чрезвычайно тяготило его теперь: от себя он, прямой человек, не мог скрыть, что кровь пролита была напрасно…
— Прямо с позиций… — отвечал Алексей, целуя руку Лидии Ивановны, которая осторожно и нежно поцеловала его в повязанную белым бинтом голову. — Со вчерашнего дня все ищу тебя… — обратился он к Грише.
— Садитесь, садитесь, Алексей Николаевич… — говорила Лидия Ивановна. — Вот рядом со мной…
— Только не Николаевич, а просто Алексей, как в старину…
— Нет, не просто Алексей, как в старину, а милый, хороший, честный Алексей… — поправила его хозяйка. — Галочка, ему одному в накладку…
— А вы, что же, уже все в прикуску только?
— Как когда… — отвечала Лидия Ивановна. — Больше все в приглядку… У нашего правительства в душе распустились цветы — мы должны быть и этим довольны…
— Ну, ты черносотенка… — сказал Андрей Иванович. — Что подумают о нас наши молодые бойцы?
— Бойцы цветами тоже не совсем довольны…
— Ну а как теперь фронт? — спросил Андрей Иванович.
— Никакого фронта уже нет… — омрачившись, отвечал Алексей. — Дикие, озверевшие банды несутся во все стороны по железным дорогам, все разрушают, все убивают. Не знаю, как и проскочить удалось мне…
— А это старая все? — спросила Лидия Ивановна, указывая глазами на повязку.
— Да. Что-то опять разболелась… — отвечал Алексей. — Должно быть, какой кусочек остался… Да, с армией кончено, кончено, может быть, и с Россией… И что сталось с людьми, понять не могу! Вот только что на моих глазах женский батальон Бочкаревой повел атаку на германские окопы и потеснил немцев. А наши залегли по кустам и открыли огонь по своим же женщинам в затылок, потому сказано: без аннекций и контрибуций!.. Николай Гвозданович — помните, Галочка, такой высокий, с огромными усами, который все шутил с вами, когда вы провожали
нас?.. — так отошел он в сторонку в кусты и застрелился. А хороший боевой офицер, золотое оружие имел, смерть сотни раз в глаза видел… Извините, вы чему, собственно, улыбаетесь, господин… господин…— Георгиевский… — подсказал тот. — Конечно, я не хотел оскорбить вас, но меня все же поражает эта власть отживших предрассудков даже над культурными людьми…
— Каких предрассудков? — нахмурился Алексей.
— Да вот хоть поступок вашего товарища… — отвечал Георгиевский. — Ведь всякий культурный человек должен понимать, что у всякого времени свое задание, что человечество, как и всякий живой организм, меняется и что если теперь на наших глазах в муках рождается новое человечество, то для чего же делать из этого драму?
— Видел я, как из человека рождается орангутанг, страшный и злой, но рождения человека нового я не видел… — сказал Алексей сухо.
— Вы ошибаетесь: рождается именно новый человек… — настойчиво повторил Георгиевский. — Будущее не за господином Корниловым и его присными, а…
— Милостивый государь, — холодно и строго сказал Алексей, вставая. — Я не имею чести знать вас, но я категорически запрещаю вам отзываться непочтительно о генерале Корнилове в моем присутствии…
— Позвольте: мы, надеюсь, пользуемся все одинаковой свободой слова здесь? — твердо отвечал Георгиевский.
— Не знаю-с… Но за эту вот свободу слова о генерале Корнилове, честнейшем и мужественнейшем патриоте, я заставлю отвечать всякого…
— Что это? Дуэль? Мы не рыцари средних веков, господин капитан!..
— Оставьте, Алексей, прошу вас… — вмешалась Лидия Ивановна. — Для меня… Пожалуйста…
— Не беспокойтесь, здесь я себе ничего не позволю… — успокоил ее Алексей и снова обратился к Георгиевскому: — По вашему призывному возрасту и штатскому костюму я вижу, что вы не охотник до вооруженных столкновений, но…
— Господин Георгиевский теперь в продовольственном комитете делами ворочает… — с легкой насмешкой сказала Лидия Ивановна. — Они кормят нас прокислыми отрубями и обещаниями рая и блаженства в будущем. Сегодня вместо хлеба из отрубей нам предложено было по чайнику, а по сахарному талону выдавали калоши, пару на одну семью…
— Лида! — с укором воскликнул Андрей Иванович.
— Отстань, Андрей Иванович! — раздраженно отмахнулась та.
— Но неужели у вас там все в погонах ходят, Алеша? — спросил Гриша, чтобы замять поскорее неприятную сцену. — Здесь это небезопасно…
— Нет, и там многие сняли… — отвечал Алексей. — Но я считаю, что я их заработал честно. И возвратить их я могу только тому, от кого я получил их, а не первому встречному… адвокату…
— Браво! Вот это так! — воскликнула Лидия Ивановна.
— Но надо же считаться с моментом!
— Ты знаешь, братишка, что я всегда был человеком прогрессивных убеждений… — сказал Алексей. — Я никогда не завирался и не терял головы, как ты, но я всегда понимал разумные требования времени: жизнь, в самом деле, не стоит. Но под огнем немецких батарей жизнь вообще представляется несколько иной, чем за самоваром. И мы все там очень… постарели, чтобы не сказать, поумнели. И я понял, что в нашей темной России надо быть очень и очень осторожным…