Распутин. Три демона последнего святого
Шрифт:
Кстати говоря, самому Илиодору Александра Федоровна не понравилась. «Высокая, вертлявая, с какими-то неестественно вычурными ужимками и прыжками, совсем не гармонировавшая с моим представлением о русских царицах… — вспоминал он. — Государыня… засыпала, как горохом, или, лучше сказать, маком: „Вас отец Григорий прислал?.. Вы привезли мне расписку по его приказанию, что вы не будете трогать наше правительство… Да, да, вот, вот… Да смотрите, слово отца Григория, нашего общего отца, спасителя, наставника, величайшего современного подвижника, соблюдите, соблюдите…“»
После этой встречи Николай II отменил недавно подписанный собственноручно указ о переводе Илиодора в Минск
Илиодор вернулся в Царицын, преисполненный самой глубокой благодарности к Распутину.
Осенью 1909 года Распутин и Гермоген навестили Илиодора в Царицыне. В монастырской церкви, сразу же по окончании проповеди Гермогена, Илиодор вывел Распутина на амвон и объявил собравшимся: «Дети! Вот наш благодетель! Благодарите его!»
Присутствовавшие поблагодарили Распутина низким поклоном. Распутин был тронут настолько, что написал императорской чете: «Миленькие папа и мама! Здеся беда, прямо беда, за мною тышшы бегают. А Илиодорушке нужно метру…»
«Метрой» Григорий называл митру, головной убор, составляющий принадлежность богослужебного облачения архиереев, архимандритов, а также священников, которым право ношения митры дается в качестве награды. Распутин, в доброте своей, просил у Николая и Александры для Илиодора не просто награды, а высокого пастырского чина.
Поистине «Грешник расстроит состояние поручителя, и неблагодарный в душе оставит своего избавителя» (Кн. Иисуса сына Сирахова 29:19). Илиодор отплатил самой что ни на есть черной неблагодарностью.
В бытность свою в Царицыне Распутин пригласил Илиодора погостить у него в Покровском. Поехали они вместе. Коротая время в дороге, беседовали о том о сем. Распутин был откровенен с симпатичным ему слугой церкви, простодушно рассказывая тому о своей дружбе с царями и о многом другом. Уже в Покровском он показал гостю письма царицы и великих княжон — и тут Илиодора попутал нечистый. Илиодор украл у старца несколько писем, утверждая впоследствии, что Распутин сам подарил их ему.
В объяснение Илиодора поверить невозможно — подобные письма не дарят знакомым. Он их попросту украл.
Но этим Илиодор не ограничился. Движимый завистью, он побывал у местного священника и набрался от него «фактов», порочащих Распутина.
В конце декабря Распутин и Илиодор вернулись в Царицын, где Распутин устроил в монастыре раздачу подарков, на которую собралось около пятнадцати тысяч человек, а затем отбыл в Петербург. Илиодор со товарищи устроили старцу торжественные проводы.
После смерти ненавистного им Столыпина архиепископ Гермоген и иеромонах Илиодор воспрянули духом и принялись «развивать успех». Илиодор начал издавать черносотенную газету «Гром и молния», а Гермоген начал «борьбу за чистоту церкви», выступив против введения корпорации диаконисс и чтения «заупокойного чина» по инославным христианам. За диаконисс, вспоминая первые века христианства, ратовал первоприсутствующий в Синоде Московский митрополит Владимир, желавший угодить жаждавшей получения этого чина сестре императрицы Елизавете Федоровне, настоятельнице московской Марфо-Марьинской обители. Гермоген, бывший членом Синода, в декабре 1911 года послал «всеподданнейшую телеграмму» императору, где осуждал «еретические» нововведения, по его мнению, противоречащие канонам православия.
Отношения императрицы с сестрой к тому времени испортились окончательно, поэтому императорская чета поспешила согласиться с мнением Гермогена, тем более что противником введения диаконисс был и Распутин, полагавший,
что «архиереи делают диаконисс для того, чтобы завести у себя в покоях бардаки».У Гермогена и Илиодора от успехов закружились головы, причем закружились настолько, что они решили ни много ни мало избавиться от Григория Распутина, чтобы занять освободившееся место духовных друзей и наставников царя и царицы. Помимо зависти сыграла свою роль и нетерпимость Распутина к агрессивности «союзников», что в глазах заговорщиков ставило его на одну доску с «проклятыми либералами».
Потрясающе самонадеянной была эта парочка! Илиодор, приехавший в Петербург по делам своего «Грома и молнии», остановился у Гермогена в Ярославском подворье и начал подбивать того пригласить Распутина к себе якобы для дружеской беседы, а затем «обличить его, запереть его в угловую комнату, никого до него не допускать… подавать в комнату пищу и даже горшок». Пока старец томился бы в заключении, Гермогену надлежало пасть в ноги императору и молить его об удалении Распутина в ссылку.
16 декабря 1912 года заговорщики начали действовать. В помощь себе они позвали юродивого Митю Козельского, бывшего некоторое время, еще до Распутина, в фаворе у императрицы (Митя Козельский винил в своем отстранении от двора Распутина и держал на него зло), публициста из патриотов Родионова, время от времени помогавшего Илиодору писать памфлеты, и еще четырех свидетелей — трех священников и одного купца. Самого Илиодора отправили за Распутиным.
Илиодор привез на Ярославское подворье ничего не подозревающего Распутина, а вскоре туда явился запоздавший было Митя — и действие началось. «Только я хотел раскрыть рот, — вспоминал Илиодор, — как… Митя с диким криком: „А-а-а! Ты безбожник, ты много мамок обидел! Ты много нянек обидел! Ты с царицею живешь! Подлец ты!“ — начал хватать „старца“ за член. „Старец“ очень испугался, губы у него запеклись, он, пятясь назад к дверям, сгибался дугою… Наконец… он дрожащим голосом произнес: „Нет, ты — безбожник! Ты безбожник!“
Конец препирательствам положил Гермоген, приказавший Илиодору начать „обличения“. Стоило Илиодору закончить, как Гермоген в епитрахили и с крестом в руках закричал на Григория:
— Говори, бесов сын… правду ли про тебя говорил отец Илиодор?
„Старец“… проговорил замогильным голосом со спазмами в горле:
— Правда, правда, все правда!
Гермоген продолжал:
— Какою же ты силою делаешь это?
— Силою Божию! — уже более решительно отвечал „старец“.
Гермоген, схватив „старца“ кистью левой руки за череп, правою начал бить его крестом по голове и страшным голосом, прямо-таки потрясающим, начал кричать: „Диавол! Именем Божиим запрещаю тебе прикасаться к женскому полу! Запрещаю тебе входить в царский дом и иметь дело с царицей… Святая церковь своими молитвами, благословениями, подвигами вынянчила великую святыню народную — самодержавие царей. А теперь ты, гад, рубишь, разбиваешь наши священные сосуды — носителей самодержавной власти!“»
Затем Гермоген потащил Григория в храм, куда за ними последовали только Илиодор и Родионов. «Остальные, пораженные странным зрелищем, остановились в дверях храма и с испуганным видом дожидались, что будет дальше… — писал Илиодор. — Гермоген по-прежнему дико кричал: „Поднимай руку! Становись на колени! Говори: клянусь здесь, пред святыми мощами, без благословения епископа Гермогена и иеромонаха Илиодора не преступать порога царских дворцов!..“ Григорий, вытянувшись в струнку, трясясь, бледный, окончательно убитый, делал и говорил все, что ему приказывал Гермоген… Что было дальше, я положительно не помню».