Рассечение Стоуна

Из сарая доносилась музыка: у Шивы работал приемник.

Я уже почти прошел мимо сарая и тут увидел, что с холма прямо ко мне спускается темная фигура. Послышалось бормотание – человек что-то бубнил. Мне стало не по себе, хотя голос был вроде женский. Только когда мы оказались вплотную друг к другу, я узнал Розину. Куда это она направлялась в такой час? Розина остановилась передо мной, всмотрелась в лицо, словно желая увериться, что это я, а не Шива. Не успел я оглянуться, как она влепила мне пощечину. Потом левой рукой вцепилась мне в волосы, а правой принялась хлестать по щекам.

– Я тебя предупреждала! – взвизгнула она.

– Розина! Что это с тобой? – оторопел я.

Это ее только пуще разозлило. Наверное, я бы мог схватить ее за руки или убежать, но я до того обалдел, что с места сдвинуться был не в состоянии.

– На пять минут оставила их одних – и вот вам, пожалуйста! И ведь хитрые какие, он, видите ли, идет в лавку, а она – в сортир!

– Да объясни же, в чем дело?

На этот раз я дернул головой и получил по затылку

– Я выжидала, – кричала она, – сомневалась! Потом бросилась тебя искать. Увидела, как ты спускаешься с холма. Ее вперед себя отправил, да? Если она забеременеет, что тогда? Из нее выйдет служанка вроде меня. Весь английский, вся учеба – псу под хвост!

– Но, Розина, я и не думал…

– Не ври мне, мальчишка! Ты никогда не умел врать. Я видела, какими глазами вы смотрели друг на друга. Не надо было выпускать ее из дома!

Я в молчании уставился на нее.

– Доказательства нужны? Так, что ли? – крикнула она, вытащила из кармана какую-то тряпку и швырнула в меня. Это были женские трусы. – Ее кровь… и твое семя.

Я поднес улику к лицу. В темноте ничего не было видно. Но я чувствовал запах крови, запах Генет… и спермы. Моей спермы. В нем имелась крахмальная нотка. Ни у кого больше этой нотки не было.

Ни у кого, кроме моего брата-близнеца.

Сил у меня хватило, только чтобы доползти до постели. Я был весь разбит. Мне стало очень одиноко. Шива лег спать значительно позже. Я все ждал, не заговорит ли он. Но он заснул, а ко мне сон не шел. В Эфиопии есть метод определения виновного, именуемый лебашаи. На место преступления приводят маленького мальчика, на кого он покажет пальцем, тот и преступник. К сожалению, малышу всякое может померещиться, и нередко человек, которого побивают камнями или топят, невиновен. В империи лебашаи официально запрещен, но кое-где в деревнях еще применяется. Вот и меня ложно обвинили, показали пальцем, и поди защитись.

Меня сжигало желание отомстить.

Виновный спал рядом со мной.

В ту ночь я мог убить Шиву. Я думал об этом и пришел к убеждению, что это ничего не решит. Мой мир уничтожен. Я обезоружен. Моя любовь поругана, обращена в дерьмо. Я пальцем не мог пошевелить.

На следующий день Генет не пошла в школу. Хема неохотно отпустила Шиву с мистером Фаринаки на текстильную фабрику, где заклинило гигантскую красильную машину. К Фаринаки обратились с просьбой изготовить новую деталь взамен поломанной, и он хотел показать Шиве огромный механизм.

Я остался в постели. На вопрос Хемы я ответил, что мне нехорошо и в школу я, пожалуй, не пойду. Она пощупала мне пульс, посмотрела горло, недоуменно покачала головой и приготовилась задавать вопросы.

– Нет, все-таки надо идти, – выдавил я. Допроса я бы не вынес.

Не помню, что происходило в этот день в школе. Гхош и Хема, конечно же, ничего не знали, но чувствовали: что-то стряслось. Они слышали, как Розина распаляется за закрытой дверью.

В тот вечер Розину посетили три родственника – двое мужчин и женщина.

– Что происходит? – спросила у меня Хема.

Я поверить не мог, что она ни о чем не знает, что Розина ей ничего не сказала. Похоже, все хранили молчание, и Розина тоже. Подозреваю, если бы Хема поговорила с Шивой, все бы раскрылось. Но никому это и в голову не пришло.

Шива вернулся со своей экскурсии под конец ужина, очень довольный. Ни Генет, ни Розины за столом не было. По словам Алмаз, мать и дочь крупно поругались и родственники явились их примирять.

Хема уже поднялась, чтобы вмешаться, но Гхош удержал ее:

– Что бы там ни случилось, ты влезешь в самое пекло и только все осложнишь.

Шива не произнес ни слова, набивая рот едой.

Я молчал не из благородства. Я был убежден: мне никто не поверит. Захотят брат с Генет спасти меня – спасут. Одному мне это не по силам. За обеденным столом я изучал лицо Шивы. Он, казалось, и не подозревал, какую бурю вызвал. Вид у него был совершенно безмятежный.

В тот вечер я сказал Шиве, что перебираюсь на старую квартиру Гхоша. Буду там заниматься и спать. Хочу побыть один.

Он промолчал. Впервые в жизни мы будем спать в разных постелях. Если какие-то телесные ниточки еще соединяли две половинки яйца, я рассек их одним ударом скальпеля.

В субботу утром за завтраком мне показалось, что Шива провел ночь ничуть не лучше меня. Поев, он отправился к Фаринаки.

Я уже собирался пойти к себе заниматься, когда в столовую ворвалась Алмаз.

– Вам лучше прийти, госпожа. Хема, Гхош и я последовали за ней.

Розина сидела в углу своей комнаты. Вид у нее был угрюмый и вместе с тем встревоженный. Генет лежала на своей кровати, бледная, с каплями пота на лбу. Ее открытые глаза смотрели в никуда. Помещение наполнял сырой, кислый запах, характерный для больных с жаром.

– Что здесь случилось? – спросила Хема, но Розина отвела глаза в сторону и ничего не ответила.

Алмаз включила свет, загородила мне вид и приподняла одеяло, показывая что-то Хеме.

– Открой окно, Мэрион, – произнес Гхош и подошел поближе к кровати.

– Господи… – потрясенно выдохнула Хема. Генет застонала от боли.

Хема схватила Розину за плечи и, заикаясь от ярости, принялась трясти:

– Это ты учинила? Бедная девочка! Розина смотрела в пол.

– Дура ты, дура! Боже, зачем? Похоже, ты убила ее, Розина! Понимаешь?

У Розины с подбородка капали слезы, но лицо оставалось суровым.

Гхош взял Генет на руки, она снова застонала.

– Машину, – сказал Гхош.

Алмаз бросилась к двери, Хема за ней. С порога я оглянулся. Моя нянюшка безучастно сидела, свесив руки, в той же позе, в какой мы ее застали. Мне вспомнился день, когда она бритвой порезала дочке лицо. Какой победительницей она тогда ходила. А теперь я видел стыд и страх.

Когда я подбежал к машине, Хема бросила мне в лицо:

– Думаю, Мэрион, ты в этом как-то замешан. Я не слепая!