Расшифрованный Гоголь. «Вий», «Тарас Бульба», «Ревизор», «Мертвые души»

Однако не меньшее число исследователей полагают, что Гоголь не лукавил, когда писал в примечании к повести: «Вий – есть колоссальное создание простонародного воображения. – Таким именем назывался у малороссиян начальник гномов, у которого веки на глазах идут до самой земли. Вся эта повесть есть народное предание. Я не хотел ни в чем изменить его и рассказываю почти в такой же простоте, как слышал». Действительно, нельзя исключить, что то предание о Вие, которое слышал Гоголь, более никем из фольклористов не было зафиксировано, и только гоголевская повесть сохранила его до наших дней.

Сходные по своим функциям с гоголевским Вием божества и духи встречаются во многих славянских мифологиях. Например, в сказке про Ивана Быковича, записанной тем же A. Н. Афанасьевым, рассказывается, что после того, как Иван сначала победил на реке Смородине трех многоголовых чудищ, а потом уничтожил их жен, некая ведьма, лишившись теперь своих дочерей и зятьев, утащила Ивана к хозяину подземного царства, своему мужу: «На тебе, говорит, нашего погубителя!»

И портрет ведьминого мужа в этой сказке оказывается очень похож на портрет гоголевского Вия: «Старик лежит на железной кровати, ничего не видит: длинные ресницы и густые брови совсем глаза закрывают. Позвал он двенадцать могучих богатырей и стал им приказывать:

– Возьмите-ка вилы железные, подымите мои брови и ресницы черные, я погляжу, что он за птица, что убил моих сыновей».

Как отмечают российские исследователи В. А. Воропаев и И. В. Виноградов, «с именем Вия связано, очевидно, и еще одно слово гоголевского «Лексикона малороссийского»: «Вiко, крышка на диже или на скрыне». Вспомним дижу в «Вечере накануне Ивана Купала» – гуляющую «вприсядку» по хате огромную кадку с тестом – и скрыню в «Ночи перед Рождеством» – окованный железом и расписанный яркими цветами сундук, изготавливаемый Вакулой на заказ красавице Оксане. (Ср. в черновой редакции девятой главы первого тома «Мертвых душ»: «…гостья (…) очутилась в ситцевом платье модного [узора и] цвета, натянутом без малейшей морщинки на роскошную шнуровку [как медный панцирь] [пузырь], как латы, и заключавшую в себе полную грудь ее, как в большом сундуке». И в выписке Гоголя из письма матери от 4 июня 1829 года «О свадьбах малороссиян», где речь идет о приготовлении свадебного каравая: «Коровай делают на диже, а по-ихнему на вики (…) содят его без крышки в печь, а вико надевают на дижу».

Необходимо подчеркнуть, что и в данном случае значение слова «вико» не противоречит основному значению, обыгранному в «Вие». Здесь «вико» – это тоже нечто, закрывающее что-то (кадку, сундук или глаз).

В поисках аналогов гоголевскому образу были обнаружены восточнославянские фольклорные соответствия Вию. Более того, у этого божества обнаружились и индо-иранские корни. Так, лингвист и фольклорист В. И. Абаев сопоставил Вия с иранским Ваю и осетинскими вайюгами. Ваю (особенно в злой ипостаси) – бог не только ветра, но и смерти, неодолимый и безжалостный. А вайюги – одноглазые великаны, стражи подземного царства мертвых. В зороастрийском рива-яте (послании) и у персидского поэта XI века Асади-Туси богатырь Гаршасп (Кере-саспа) загоняет под землю злого дэва ветров, который с тех пор держит на себе небо и землю. Кере-саспа подобен индоевропейскому громовнику: грубоватый и буйный воитель, истребляющий палицей драконов и других чудовищ. Абаев также провел параллель между восточнославянским богом, чье имя он реконструировал как Вей (в украинской огласовке Вiй), и иранским богом-демоном ветра и смерти Vayu. Отношение земледельца и скотовода к ветру неоднозначно. Ветер может принести долгожданные дождевые облака или желанную прохладу, а может обернуться страшным бедствием. Бог ветра, очевидно, был уже в общеиндоевропейской мифологии (греческий Эол, индоиранские Ваю и Вата). При этом у иранцев было два Ваю – добрый и злой. Индийский Ваю – воинственный спутник Индры, отец его дружинников-марутов. Дети Ваю – обезьяний царь Хануман и богатырь Бхима – отличаются огромной силой и буйным нравом. У германцев бог ветра и бури слился с богом-колдуном типа Велеса и в образе яростного воителя Одина-Водана занял престол главы богов. Ветер, таким образом, представлялся если и не злым, то буйным, воинственным и своенравным. Отметим, что между «ветром» и «веком» есть созвучие в восточнославянских языках. По-белорусски «веко» – это «вейко», а ветер, как мы помним, «веет» и в русском, и в белорусском языках. Может быть, разгадка тут в том, что закрытые веки защищают глаза, в том числе и от сильного ветра.

Вий у Гоголя – повелитель подземного царства, хозяин земных недр. Неудивительно, что у него железное лицо и железные пальцы. В народном сознании земные недра ассоциировались прежде всего с железной рудой – именно этот минерал люди начали добывать прежде всего. Древнее из металлов, освоенных человеком, были только медь и свинец, но к XIX веку они уже отошли в прошлое в качестве основных материалов для изготовления орудий труда и предметов быта. Не случайно Гоголь сравнивает Вия с гномами западноевропейских мифологий – хранителями земных недр (вспомним хотя бы Белоснежку и семь гномов). В белорусских народных сказках есть «царь Кокоть, борода с локоть, семьдесят аршин железный кнут, из семидесяти воловьих шкур сумка», а также старичок «сам с ноготок, борода с локоток», обладатель непомерной силы и огромного стада быков. В услужении у него находился трехглавый змей, а сам он скрывался от преследовавших его богатырей под землей. А белорусскому Кощею, так же как и Вию, служанка поднимает веки, «по пять пудов каждое». Этот Кощей «как поглядит на кого – так уж тот от него не уйдет, хоть и отпустит – все равно каждый придет к нему обратно». Однако ни у героя сказки Афанасьева, ни у других сказочных гномов никогда не было длинных ресниц или век, а только длинные волосы и бороды (в них часто заключается волшебная сила божества или духа, и утрата волос и бороды обычно ведет к бессилию). У Гоголя же сила Вия, наоборот, скрыта за сверхдлинными веками, и он не может использовать их без посторонней помощи. Он совместил белорусского Кощея с украинским железным Нием. Кто-то из прочей нечисти должен поднять веки Вию. Иносказательно это можно истолковать в том смысле, что нечистой силе должен помогать сам человек – своим страхом (у страха, как говорится, глаза велики). Именно страх Хомы в конце концов губит его. Вий забирает его душу к себе, в царство мертвых.

В христианских апокрифических сказаниях с языческими божествами типа Вия соотносился святой Касьян, которого в народе считали воплощением високосного года и олицетворением всяких несчастий (вспомним Касьяновы морозы, что связано еще и с тем, что день святого Касьяна – это 29 февраля, которое бывает только в високосный год: считается, что високосный год бывает особенно морозным, и вообще этот год приносит особенно много несчастий). Думали, что Касьян, так же, как и хозяин подземного царства, живет глубоко под землей, в пещере, куда не проникает дневной свет. Взгляд Касьяна губителен для всего живого и влечет за собой беды, болезни, а то и смерть. К тому же у него очень большие веки, как и у Вия. Некоторые исследователи связывают божеств типа Вия со славянским Велесом – богом скотоводства и охоты, покровителем душ всех умерших животных (отсюда его связь с подземным миром). «Велес» означал по-древнеславянски не только «волос», но и шкуру, мех животного. Однако, строго говоря, гоголевский Вий со скотом и животными как будто никак не связан, в отличие от ряда родственных ему сказочных персонажей. В древности богатство племени, а позднее отдельного человека определялось количеством принадлежащего ему скота. Так Велес стал богом богатства, достатка.

Велес противопоставлялся Перуну – верховному божеству Киевской Руси перед принятием христианства, богу небес, грозы и войны (его имя, возможно, имеет балтское происхождение). Война несла народу разорение, грозы губили урожай, неудивительно, что мирного Велеса люди любили больше Перуна, хотя последнего боялись и потому стремились задобрить особо щедрыми жертвоприношениями. Повелитель гроз Перун обитал на небе, в заоблачном царстве богов. Велес же оставался в подземном мире мертвых, на «том свете». Велеса тоже полагалось задабривать. Вплоть до начала XX века сохранялся обычай после жатвы оставлять в поле пучок несжатых колосьев – «Велесу на бородку». Крестьяне надеялись заслужить этим благосклонность покоящихся в земле предков, от которых зависел урожай следующего года. Деревья, кусты, травы назывались в народе «волосами земли». Но постепенно функция надзора за подземным царством и повелителем земных недр стала ассоциироваться с отдельными божествами – добрыми гномами, которых уподобляли рудокопам, доставляющим людям подземные богатства, или злым Нием, с которым связывались землетрясения и извержения вулканов. Положительную же функцию Велеса перенял по созвучию имен святой Власий (его день – 11(24) февраля), покровитель скотоводства.

Имя Власия также возникает в гоголевских записных книжках. Как отмечают В. А. Воропаев и И. В. Виноградов, «мотив мести Хоме ведьмы-панночки – как воплощение «угнетенных» сил падшей природы (ср. в «Вие»: «…с треском лопнула железная крышка гроба…») – очевидно, также был почерпнут Гоголем из письма к нему матери. В гоголевской записной книге 1831–1834 годов имеется отрывок из ее письма следующего содержания: «Еще один обряд у малороссиян. На Масленой, в четверг, всегда бывает женский праздник, называемый Власьем, хотя и никогда не бывает тогда сего святого имени; и жинки бьют своих чоловиков дныщами, чтобы они их целой год не были» (…). Ср. о жене Тараса Бульбы: «Она терпела оскорбления, даже побои…» («египетские казни», согласно строкам черновой редакции повести (…).

Еще один прототип гоголевского Вия – Ний украинской мифологии, самый могущественный злой бог украинской мифологии, живущий под землей. Он похож на ствол дерева, укорененный в землю. Ний появляется лишь тогда, когда другие силы зла не в состоянии справиться с человеком.

Появление нового финала «Вия» в значительной степени было обусловлено типографской погрешностью. В 1936 году Н. Л. Степанов нашел экземпляр «Миргорода» 1835 года, в котором повесть «Вий» заканчивалась процитированными выше словами, а далее шло предисловие к следующей «Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем», в других экземплярах отсутствующее. Следовательно, в наборной рукописи 1835 года «Вий» заканчивался следующими словами: «И с тех пор так все и осталось в той церкви. Завязнувшие в окнах чудища там и поныне. Церковь поросла мохом, обшилась лесом, пустившим корни по стенам ее; никто не входил туда и не знает, где и в какой стороне она находится». Сохранился единственный экземпляр «Миргорода» с этим финалом. Однако по ходу набора в конце «Вия» возник пробел страницы, который необходимо было заполнить. И Гоголь дописал дополнительный финал, слегка изменив предыдущий: «Так навеки и осталась церковь с завязнувшими в дверях и окнах чудовищами, обросла лесом, корнями, бурьяном, диким терновником; и никто не найдет теперь к ней дороги.

Когда слухи об этом дошли до Киева и богослов Халява услышал наконец о такой участи философа Хомы, то предался целый час раздумью. С ним в продолжение того времени произошли большие перемены. Счастие ему улыбнулось: по окончании курса наук его сделали звонарем самой высокой колокольни, и он всегда почти являлся с разбитым носом, потому что деревянная лестница на колокольню была чрезвычайно безалаберно сделана (намек на пристрастие звонаря к «зеленому змию» и связанные с этим затруднения в подъеме и спуске по высокой и крутой лестнице, иносказательно уподобленной «лествице Иакова». – Б. С.).

– Ты слышал, что случилось с Хомою? – сказал, подошедши к нему, Тиберий Горобець, который в то время уже был философ и носил свежие усы.

– Так ему Бог дал, – сказал звонарь Халява. – Пойдем в шинок да помянем его душу!

Молодой философ, который с жаром энтузиаста начал пользоваться своими правами, так что на нем и шаровары, и сюртук, и даже шапка отзывалась спиртом и табачными корешками, в ту же минуту изъявил готовность.

– Славный был человек Хома! – сказал звонарь, когда хромой шинкарь поставил перед ним третью кружку. – Знатный был человек! А пропал ни за что.