Рассказ о брате (сборник)

— Огорчительно. Думали: может, у Бонни есть какие-нибудь дополнительные соображения о ссоре с клубом. Чего не давали столичные газеты.

— Что поделаешь, ничем не могу помочь.

— Не то подослали б к вам репортера. Пусть Бонни выскажет и свою версию событий.

— Простите, это неосуществимо.

У него достало соображения не напирать дальше.

— Тогда простите за беспокойство, мистер Тейлор.

— Ну, кранты, прилипли намертво, — заметил Бонни, когда я, положив трубку, вернулся на кухню. — Если совсем лопух, то шепнет словечко приятелю из какой центральной, те явятся и раскинут лагерь на пороге. — И в виде примечания добавил: — А враль из тебя, малышок, никудышный.

— Сам же говорил, машина во дворе у всех на виду.

Он передернул плечом, поглядывая, как я бросаю капусту в кастрюльку с водой.

— Что, готовка твоя обязанность?

— В общем-то нет. Но возвращаюсь я раньше, вот и чищу все, мою, обрабатываю. Справедливое разделение труда.

Оторвав плечо от косяка, он отвернулся.

— Спросил просто. Делов-то всего.

— Хочешь, давай ключи, поставлю твой мотор в укрытие.

Сунув руку в карман широких брюк, Бонни выудил бумажник. Из мягкой, тонкой, богатой кожи. Дорогой, как и все его мелкие вещицы.

— Поздненько мы спохватились.

— Пусть думают — был и уехал.

— Ягуар — то водишь?

— Утром сегодня выучился. Пришлось подать вбок — «мини» не проехать было, а ты еще спал.

Запустив мотор, я посидел минут пять в неподвижной машине, наслаждаясь мощным угрожающим рокотом, запахом и комфортом кожаной обивки, любуясь россыпью циферблатов на приборной доске. Снова и снова стараясь решить, завидую я Бонни или нет. Нет, наконец заключил я. Обычное чувство, знакомое любому мужчине, встретившему другого с женщиной по — настоящему красивой. Всякий мужчина хоть единожды в жизни должен обладать ошеломительной красавицей, и всякий мужчина хоть раз в жизни должен посидеть за рулем мощной, сверхсовременной машины. Интересно, постижение этой истины — признак зрелости?

Уже смеркалось, когда я закрывал гараж. Фары малолитражки осветили дорожку.

— Он что же, останется у нас? — полюбопытствовала Эйлина.

— Вроде.

— И надолго?

— Не спрашивал я. А ты против?

— Нет, конечно.

По дороге она заезжала в универсам. По четвергам после школы — в это время в магазине не такая сутолока, как вечерами в пятницу, — она всегда закупает продукты на выходные.

— Ого, пакетище какой тяжеленный!

— Ты поддерживай снизу. Там вино. Две бутылки.

— Целых две!

— У них большой выбор. И у нас гость.

— Уж не знаю, пьет ли Бонни нынче.

— А ты в газетки почаще заглядывай.

Сказано сухо, но, хотелось верить, без злости. Тронувшись следом за Эйлиной, я гадал, какие у нее истинные чувства к Бонни. В точности я не знал. Когда мы с ней встретились и поженились, он уже взобрался на вершины славы и домой наезжал весьма редко. В общем, она обычная. Спокойная, невозмутимая. В спорах любых — об образовании, искусстве, политике, о чем-нибудь на злобу дня — Эйлина предпочитала слушать. Не высказываться. Мысленно я чаще всего представлял ее себе так: сидит, чуть подавшись вперед, опершись локтями о колени, обеими руками держит чашку, прихлебывая кофе или же чай, в глазах и на губах чуть теплится улыбка, и слушает, как кто-то развивает свои доводы, опровергать которые или поддерживать она не чувствует надобности. Но всякий, кто, обманувшись ее спокойствием, рассудит, что Эйлина неумна, или заподозрит в ее сдержанности отсутствие темперамента, сделает большую промашку.

Похолодало, того гляди пойдет снег. У меня зуб на зуб не попадал, когда я, добравшись до теплой передней, запер за собой дверь.

В серванте у нас была припрятана бутылочка испанского «риоха». Новые бутылки я убрал. И откупорил эту. Эйлина зажгла под овощами газ и занялась свиными отбивными. Увидев бутылку, которую я задержал над его бокалом, Бонни кивнул.

— Ну, плесни.

Но я заметил, что он к вину не притрагивается, взялся за бокал, только почти съев горячее, да и то едва пригубил, погонял вино во рту и потом уж проглотил, поставил бокал, держа ножку аккуратной широколапой рукой; взяв опять нож и вилку, снял мясо с косточки подчистую. Совсем не вяжется такая воздержанность с его дурной славой. Разве что он усердствует изо всех сил, чтобы опровергнуть ее хотя бы в наших глазах.

Эйлина молча подвинула к нему тарелку с овощами.

— Нет, спасибо, — отказался он. — Очень все вкусно было, спасибо, Эйлина.

— Я к нашим заходил, — начал я, — сказать, что ты приехал.

— А? — Бонни потянулся было к бокалу, но так и не поднял его.

— Решил — нужно, а то другие опередят.

— Тоже верно. Ну а старики?

— Жаждут с тобой свидеться.

— Угу. Не мешало б им какое занятие найти, чтоб не зацикливались на мне. Слушайте, пора вам с Эйлиной внучонка им подарить. Будет над кем кудахтать.

— На нас не рассчитывай, — возразила Эйлина.

— А что так? — Бонни переводил глаза с нее на меня.

— Осенью она лежала на обследовании, — объяснил я, — и ей делали одну пустяковую операцию. Тут и выяснилось, что рожать она не может.

— Прости, Эйлина, без понятия был.

— Я уж сказал ей: вот и основание для развода, — бездумно плел я.

Взглядом Бонни опять обежал наши лица, словно прикидывая, подтачивает ли подобное обстоятельство наши отношения, не чувствую ли я себя мало того, что ущемленным, — как, может, сама Эйлина, — но и вдобавок одураченным. Я заметил, что у моей жены чуть зарделись щеки.

— Так что, — заключила Эйлина, собирая тарелки, — миссия ложится на тебя.

— Успеется, — буркнул Бонни.

Которая же, силился сообразить я, из блистательных сверхэффектных красавиц, в чьем окружении его фотографируют, хоть отдаленно годится на роль матери внука для наших стариков? Избранницы его, конечно, что и говорить, все суперкласс. Манящие и недосягаемые для простого смертного: манекенщица, певичка из поп — группы, актриса, снявшаяся в двух — трех невидных (наверняка дрянных) секс — фильмах. Все из мира искусства. Или с его обочины. Но ни одной, чтоб талантлива по крупному счету — чтоб соперницей его таланту. Интересно, свободный это выбор Бонни? Или образ жизни втискивает его в соответственные рамки?

Не успела Эйлина подняться, внести рисовый пудинг, как позвонили в дверь. Она пошла открывать, почти тотчас вернулась к нам.

— Там двое. Спрашивают Бонни.

Бонни проворчал что-то, я не разобрал толком.

— Сам поговорю. — Я вышел в холл. Дверь Эйлина не затворила, но и войти гостей не пригласила. На улице падал снег, редкий, серый. Оба были без шляп, на волосах поблескивали подтаявшие снежинки. Один — фотограф. Он стоял чуть позади своего спутника, на шее болтались кожаные футляры камеры и экспозиметра.

— Мы из «Газетт», — известил первый. — Пришли побеседовать с мистером Тейлором.

— Это вы утром звонили?

— Нет. Редактор скорее всего.

— Я ж объяснил ему — беседа не состоится.

Репортер щеголял в баках и усах «вива Сапата». Фотограф — он был постарше — топтался с видом незаинтересованным: фотографий футболиста сколько хочешь. Интервью — вот что горело, а уж это не его докука. Он переминался с ноги на ногу, постукивая пятками одна об другую. Невежливо, конечно, в такой холод томить посетителей на пороге, но опять же, долго ль им тут мерзнуть, зависит от них.