Рассказ о смерти Пафнутия Боровского

Да что много говорю? Если все подряд начну перечислять, то не хватит мне всей жизни моей на это, но, объединив все вместе, вкратце скажу: ничем не уступал в добродетелях дивный сей старец древним святым, разумею Феодосия, Савву и прочих святых [27] .

И вот снова наступила ночь, упомянутый уже ранее брат Варсонофий возжег, как обычно, светильник, не потому, как я уже говорил прежде, что этого требовал старец, но потому, что мы не в силах были светило душ наших во тьме оставить. Я же, уйдя в свою келью, чтобы немного отдохнуть, снова вскоре возвратился к старцу и застал его неспящим, творящим Иисусову молитву, брат же дремал сидя. Я возвестил старцу, что наступило время утрени, он же повелел братии, по обычаю, совершать богослужение в соборе, мне же велел у него в келий, как им было уже давно принято, читать, что полагалось.

27

Пафнутий сравнивается с великими подвижниками монашества: Феодосием Великим (V–VI вв.), положившим начало монашеским скитам в Палестине, и Саввой Освященным (V–VI вв.), ставшим монахом с восьми лет и прославившимся своими монашескими подвигами (основал лавру около Иерусалима).

И когда наступил понедельник, во время литургии опять старец, с великим трудом, с помощью братии, пошел в святую Божию церковь. По завершении богослужения стали братья спрашивать — не хочет ли он что-нибудь поесть. Старец же ничего не хотел, только немного испил сыты, как я уже и раньше рассказывал.

Когда же старец немного отдохнул, я, охваченный тревожными мыслями о том, каким хочет старец, чтобы было после его смерти устроение монастырское, — ибо старец ничего не говорил об этом ни в ответ на мои вопросы, ни просто так, — сотворил молитву, а он ответил: «Аминь». Тогда начал я в волнении говорить.

Вопрос Иннокентиев: Государь Пафнутий! Прикажи при своей жизни написать завещание о монастырском устроении: как жить после тебя братии и кому повелишь быть игуменом?

Старец же молчал.

Ответ старца Пафнутия. Потом, спустя немного времени, начал говорить старец, проливая из глаз слезы: «Блюдите сами себя, братья, если чин церковный и монастырские порядки хотите сохранить: церковного пения никогда не оставляйте; свечи возжигайте; священников держите честно, как и я, не лишайте их положенного им; пусть не оскудевают божественные службы — ведь ими все держится; трапезную от странников не затворяйте; о милостыне пекитесь; просящего с пустыми руками не отпускайте; бесед с приходящими мирянами избегайте; в рукоделье трудитесь; храните сердце свое с неизменным усердием от лукавых помыслов; после повечерницы в разговоры друг с другом не вступайте — пусть каждый в своей келье безмолвствует; от общей молитвы ни по какой причине, кроме болезни, не уклоняйтесь; весь устав монастырский и правило церковное блюдите со смирением, и покорностью, и молчаливостью, и, попросту сказать, поступайте так, как видите меня поступающим. Если всем этим, заповеданным мною, не будете пренебрегать, верую я Богу Вседержителю и его всенепорочной и пресветлой Матери, — не лишит Господь места сего всех благостей своих. Но знаю я, что по отшествии моем в монастыре Пречистой будет смутьянов много, чувствую — душу мою смутят и среди братии раздор поднимут. Но пречистая Царица мятежников усмирит, и бурю отвратит, и своему дому и в нем живущей братии успокоение подаст».

Если все это рассказанное вам, братья, кажется неправдой, то ведь нельзя мне ложь возводить на преподобного, тем более что и свидетели есть истинные: пришли тогда братья навестить старца, Иосиф, Арсений и Варсонофий, келейник старцев. Слышав это, дивились они тому, что должно случиться.

Отцы и братья! Господа ради простите мне сие, ибо написал я это, не осуждая братию свою — ни в коем случае! Но изумился я пророчеству старца, потому что все это вскоре в действительности произошло: один день, пятницу, безмолвствовали только, в тот день, когда старца в могилу положили. Об остальном впереди рассказано будет.

Когда старец все это проговорил, то замолчал из-за немощи своей, а день уже подходил к концу. После этого провел он ночь в обычных молитвах.

Наступил третий день недели — вторник, старец с утра стал безмолвствовать и не велел себя беспокоить ни одному из братии, желая причаститься тела и крови Христовой, ибо наступил праздник Преполовения пятидесятницы [28] . Я же молча сидел у старца с учеником его, старец же пел псалмы Давидовы [29] , — не из одного или двух псалмов, но из многих стихи избирая, вместе с псалмами пел молитвы, канон похвальный Пречистой, и канон Одигитрии [30] , еще и — «Многими одержим напастьми», а по прочтении Евангелия стих Богородице — «Не оставь меня в человеческом предстоянии». И все это он беспрестанно повторял, и не один или два раза, но много раз снова начинал те же песнопения. Мы же дивились необычным его стихословиям, но ни о чем не смели спросить, а только удивлялись — чем это все завершится. К тому же, как я уже сказал прежде, велел он никому не тревожить его.

28

середина четвертой недели по Пасхе — церковный праздник.

29

Библейская книга псалмов «Псалтирь» приписывается полулегендарному царю израильско-иудейского государства Давиду (кон. XI в. — ок. 950 г. до н. э.).

30

Т. е. канон иконе Богородицы путеводительницы, наставницы в пути (одигитрия, греч. — путеводительница); по преданию, этот тип иконы Богородицы впервые написан был евангелистом Лукой.

Прошел целый день, и ничего не произнес, но только пел псалмы и другие песнопения. Когда настала ночь, я прочел старцу обычное правило. Всю же ту ночь провел он без сна, в беспрерывной молитве, ненадолго присаживаясь, а больше стоял.

Когда же наступил день, снова Иосиф прочел старцу правило к причастию. Старец же поспешно стал готовиться, поторапливая и нас идти в церковь; мы пошли вместе с ним, помогая ему немного, и в жертвеннике приготовили ему место для сидения. После окончания литургии снова причастился он тела и крови Христовой. После же того, как служба завершилась, вышел он из церкви. И был у него давний обычай: прежде чем священник, свершавший богослужение, не выйдет из алтаря, не покидал он церковь, не приняв благословения от служащего священника.

Когда же подошли к келии, то, остановившись в сенях, — а братия стояла по обеим сторонам от него, — воззрил он в душе своей на братию, а очами телесными на образа Владыки и пречистой Богоматери — две этих святых иконы были у него — с очами, полными слез, вздохнув, стал говорить. Молитва: «Господь вседержитель, ты все знаешь, испытывающий сердца и помыслы! Если кто поскорбит обо мне, грешном, воздай ему, Господи, сторицей в этой жизни, а в будущем веке даруй жизнь вечную. Если же кто и порадуется моей, грешного человека, смерти, не поставь ему, Господи, это во грех».

Предвидел ведь и то, и другое в братии.

Мы же, слышав это, ужаснулись — каждый свою совесть своим судьей имеет, больше же всех я, окаянный!

Произнеся это, повелел он ввести себя в келью. После этого начал с радостным лицом утешительные слова говорить братии, чтобы забыли мы прежде сказанное им, ведь каждый, как я уже сказал выше, почувствовал укоры совести. И говорил он так, что казалось — не ощущает сверх силы болезнь свою. Мы же, увидев это, подумали — становится ему легче. Братья уговаривали его поесть что-нибудь, старец же ничего не хотел, только вкушал по нужде немного сыты, как я уже не раз говорил раньше. Братию же стал угощать, говоря: «Пейте чашу сию, чада, пейте, как последнее благословение, ведь я уже больше от сей не изопью и не вкушу». И к этому еще многие утешительные слова проговорил, а потом лег на обычное свое место, на котором через один день и к Господу отошел.

Отцы и братья! Пусть никто не осудит меня за то, что часто себя называю. Увы моему окаянству! Но если про себя умолчу, то ложь напишу.

Потом позвал меня старец: «Иннокентий!» Я же со вниманием посмотрел на священный его лик — что скажет? А он говорит: «Есть у меня сосуд меда, прислали мне на поминанье, а как поминаемого зовут — не помню». Братья же сказали: «Кузня». «Возьми себе, благословляю тебя, потому что все нужное для меня делал ты». Я же сильно подивился тому, что меня, грешного, в такой немощи своего благословения сподобил. Потом братию со многими подарками отпустил, заставив всех идти в трапезу, так как наступило время обеда.

Я же, не в силах и ненадолго оставить старца, снова возвратился поспешно и нашел его лежащим на своем обычном месте и молящимся, и остановился я в молчании. Потом, немного подождав, сотворил молитву и сказал ему: «Государь Пафнутий! Не легчает тебе, потому что целую неделю ничего не ел ты. Почему, господин, молчишь? Что надумал, кому поручишь монастырь — братии ли или великому князю? Отчего не говоришь?» Он же ответил: «Пречистой». Потом, немного погодя, говорит мне: «Брат Иннокентий! Взаправду ли ты это говоришь?» Я же молчал, думая, что расстроил старца.

«Мне, брат, кто монастырь поручал? Сама пречистая Царица так решила, и, более того, пожелала на этом месте прославить свое имя, и храм свой воздвигла, и братию собрала, и меня, нищего, долгое время питала и охраняла вместе с братиею. А я, смертный человек, в могилу смотрящий, себе помочь не могу; так пусть, как Царица начала, так сама и устроит на благо дома своего. Сам знаешь — не княжеской властью, не богатством сильных, не золотом и не серебром создавалось место сие, но волею Божьей и помощью пречистой Матери его. Не просил я от земных князей никаких даров для монастыря и не принимал от тех, кто хотел принести их сюда, но всю надежду и упование о всем возложил на пречистую Царицу до сего дня и часа, в который разлучит Создатель и Творец мою душу с телом, и по отшествии из этого мира пречистая Царица да защитит своей милостью от насилия темных и лукавых духов, и в страшный день праведного суда избавит меня от вечной муки и причтет к избранным. Если же и я некоей благодати сподоблюсь, то неумолчно буду молиться за вас Господу. Вот чему следуйте: живите в чистоте, не только пока я с вами, но тем более по отшествии моем, со страхом и трепетом спасаясь здесь, чтобы ради добрых ваших дел и я почил с миром, и после меня приходящие поселялись бы здесь хорошо, тогда по скончании своем покой обрящете, и пусть каждый, к чему призван он, в том и пребывает. Выше своих возможностей, братья, на себя не берите — это не только не на пользу, но и во вред душе. Над немощными братьями в мыслях, а более того сказать — в поступках, не возноситесь, но будьте милосердны к ним, как к собственной плоти своей. Призываю вас, чада, спешите делать добро!» Это и много другого полезного сказав, умолк он в изнеможении.