Расскажи мне, как живешь
Шрифт:
Он говорит: «Ну, это просто о путешествии. Я сейчас у Кука, пытаюсь заказать место в спальном вагоне до того города, про который говорил Макс, а у Кука говорят, что такой станции нет».
Я успокаиваю его:
«Они это часто говорят. Никто никогда не ездит в такие места, как мы ездим, и естественно, они о них и не слышали».
«Кажется, они думают, что на самом деле мне нужен Мосул».
«Нет, – уверяю я его, – он не нужен».
Внезапно на меня снисходит просветление.
«Вы спрашивали Камышлы или Нисайбин?»
«Камышлы! Разве это место называется не так?»
«Это название
«Тогда все понятно. Макс ничего больше не говорил, что мне еще следует взять?»
«Пожалуй, нет. Карандашей у вас много, да?»
«Карандашей? – в его голосе звучит удивление. – Конечно».
«Вам потребуется множество карандашей», – говорю я.
Не до конца поняв зловещий смысл этих слов, он вешает трубку.
* * *
Мое путешествие до Стамбула проходит спокойно, и я благополучно провожу все свои туфли через турецкую таможню.
В Хайдарпаша я обнаруживаю, что в купе вместе со мной едет турецкая дама крупных размеров. У нее уже шесть чемоданов, две странной формы корзины, несколько полосатых мешков и различные пакеты с провизией. Когда я добавляю свои два чемодана и шляпную картонку, места, чтобы вытянуть ноги, уже не остается!
Крупную даму провожает другая, более стройная и более жизнерадостная дама. Она обращается ко мне по-французски, и мы приветливо беседуем. Я еду в Алеппо? Ах, ее кузина не так далеко! Говорю ли я по-немецки? Ее кузина немножко говорит по-немецки.
Увы, нет, я не говорю по-немецки! И по-турецки тоже? И по-турецки тоже не говорю.
Как неудачно! Ее кузина не говорит по-французски! Как же нам тогда быть? Как же мы сможем беседовать?
Мне кажется, говорю я, беседовать мы не сможем.
«Ужасная жалость, – говорит жизнерадостная кузина. – Вам обеим было бы интересно. Но пока поезд не тронулся, давайте расскажем все, что можем. Вы замужем, да?» Я признаю, что я замужем. «А дети? У вас, конечно, много детей? У моей кузины только четверо, но, – прибавляет она гордо, – трое из них мальчики!» Я чувствую, что для престижа Англии нельзя признаться, что я вполне удовлетворена одной дочерью. С бесстыдной лживостью я добавляю парочку сыновей.
«Прекрасно! – говорит, сияя, кузина. – Ну а теперь о выкидышах. Сколько у вас было выкидышей? У моей кузины было пять – два на трех месяцах, два на пяти и один преждевременно родившийся мертвый ребенок на семи месяцах». Я как раз медлю, обдумывая, не приврать ли выкидыш для усиления дружественных чувств, когда, к счастью, звучит свисток и жизнерадостная кузина выскакивает из купе и бежит по коридору. «Вам придется рассказать друг другу все подробности с помощью знаков!» – кричит она.
Перспектива пугающая, но мы вполне обходимся кивками, пригласительными жестами и улыбками. Моя спутница предлагает мне щедрую долю от своих огромных запасов очень острой еды, я приношу ей яблоко из вагона-ресторана в качестве вежливого отказа.
После того как корзины с едой распакованы, места для ног остается еще меньше, а запах еды и мускуса почти невыносим!
Когда наступает ночь, моя спутница проверяет, плотно ли закрыто окно. Я забираюсь на верхнюю полку и жду, пока негромкое и ритмичное посапывание не начинает
раздаваться с нижней полки.Очень осторожно я соскальзываю вниз и незаметно чуть-чуть приоткрываю окно. И возвращаюсь к себе наверх непойманная.
Утром, когда обнаруживается, что окно открыто, мы исполняем целую пантомиму, изображая изумление. С помощью множества жестов турецкая дама старается убедить меня, что это не ее вина. Она думала, что закрыла окно. Я жестами убеждаю ее, что нисколько не виню ее. Это, подразумеваю я, просто одна из тех вещей, которые случаются сами по себе.
Мы доезжаем до станции турецкой дамы, и она прощается со мной с величайшей вежливостью. Мы улыбаемся, киваем, кланяемся и выражаем сожаление, что языковой барьер не позволил нам хорошенько обсудить важнейшие факты наших жизней.
Во время ленча я сижу напротив милой пожилой американской дамы. Она размышляет, глядя в окно на женщин, работающих на полях.
«Бедняжки, – вздыхает она. – Не знаю, понимают ли они, что они свободны!»
«Свободны?» – я несколько растеряна.
«Ну конечно же, они больше не носят покрывало. Мустафа Кемаль со всем этим покончил. Они теперь свободны».
Я задумчиво смотрю на работающих женщин. Мне не кажется, что для них этот вопрос имеет хоть какое-то значение. Их день это нескончаемая цепь работ, и я очень сомневаюсь, приходилось ли им когда-нибудь наслаждаться такой роскошью, как покрывало, скрывающее лицо. Никого из жен наших местных рабочих я не видела под покрывалом.
Американская дама подзывает служителя и просит подать стакан горячей воды. «Je vais prendre, – говорит она, – des remedes»[57].
Человек смотрит не понимая. Может быть, она хочет кофе, говорит он, или чая? С большим трудом заставляем его понять, что требуется именно просто горячая вода.
«Вы примете со мной за компанию соли?» – говорит моя новая знакомая по-дружески, как человек, предлагающий вместе выпить коктейль. Я благодарю, но отвечаю, что не люблю соли. «Но они вам полезны», – настаивает она. Мне стоит большого труда отказаться от того, чтобы мой организм хорошенько прочистили.
Я возвращаюсь в свое купе, вспоминая Абд эс Саляма и думая, как там у него в этом году дела с запором.
* * *
Я делаю остановку в Алеппо, так как Макс хотел, чтобы я там кое-что взяла. Поскольку у меня есть целый день до следующего поезда в Нисайбин, я соглашаюсь присоединиться к компании, которая собирается ехать на машине в Калат Семан.
Оказывается, что компания состоит из горного инженера и очень старого и почти совсем глухого священника. Священник по какой-то причине забил себе в голову, что горный инженер, которого я в жизни своей раньше никогда не видела, мой муж.
«Ваш муж очень хорошо говорит по-арабски, дорогая», – замечает он, благодушно похлопывая меня по руке, когда мы возвращаемся из нашей экспедиции.
Я кричу несколько невразумительно:
«Да, но он не... »
«Нет, конечно же, – не соглашается священник, – он очень хорошо изучил арабский».
«Он не мой муж», – воплю я.
«Ваша жена, как я понял, совсем не говорит по-арабски», – говорит священник, обращаясь к инженеру, который становится кирпично-красным.
«Она не...» – начинает он громко.