Рассказики

Чудо случилось в лето после окончания гимназии. На даче Надежда встретила Любовь. Говоря поэтическим языком – любовь подкралась к ней на цыпочках. Любовь случайно забрела к Надежде на участок. Так все началось.

Они посмотрели друг на друга, их взгляды встретились, и что-то такое произошло. Глаза к глазам. Сердце к сердцу. Родители Надежды были поначалу категорически против.

– Это блажь, это ненадолго, зачем это тебе?

Но тут Надежда проявила не характерную для нее твердость. Сказав: «Или-или». Имея в виду, что если Любовь не останется в доме, тогда они уйдут вместе. Родители просто закрыли на это глаза. В конце концов, единственная дочь, что можно поделать?

Больше Надежда и Любовь никогда не расставались. В их чувстве не было вычурности, надуманности, неискренности, с годами оно только усиливалось. Настоящее глубокое чувство.

А время текло, текло, текло. И случилось все: и холод и голод, и смерть родителей, и пожар на даче, и преподавание музыки, и превращение квартиры из просторной отдельной в коммунальную, и маленькая комнатка с книжным шкафчиком, кроватью и столом, и шитье шляпок из фетра на заказ, и война, бомбежки (несколько раз они спускались на ночь в метро), и расселение коммунальной квартиры, и отдельная клетушка в Митино, правда, с личной ванной и крошечной кухней, и скудная пенсия (слава богу, много ли нам старухам надо?).

А дальше – болезнь и страх. (Доктор сказал – в лучшем случае год, ну два, что вы хотите в вашем-то возрасте?)

– Меня заберут в больницу, или умру. А Любовь? Как она без меня?

И в этих тягостных рассуждениях пришло решение.

Надежда позвонила в зоопарк. Ей сказали – привозите.

Накануне вечером у Надежды болело сердце, они даже толком ни о чем не поговорили. Надежда просто сказала: «Завтра с утра поедем, там тебе будет хорошо».

Поездка из Митина на «Баррикадную» была тяжкой.

Долго ждали автобуса, еле втиснулись. Шел снег, серое небо, слякоть, мутные стекла, сырость в глазах, толчея в метро, какая-то беспросветность, осторожно двери закрываются, не забывайте свои вещи.

– Сколько ей лет? – Вопрос сотрудника террариума смутил и даже, можно сказать, испугал Надежду.

– Она крепкая, ничем не болеет, – лепетала Надежда.

– Это я болею.

– Оставляйте. – Молодой человек достал Любовь из шляпной картонки. – Не волнуйтесь, мы о ней позаботимся. Питание, рацион, витаминные укольчики, кожа суховата.

– Да, да, – шелестела Надежда. – Спасибо, мне так будет спокойней, а как-то можно с этой сухостью бороться? Она вроде бы всегда такая была.

Сотрудник кивал – будем лечить.

– Это не болезненно? – не унималась Надежда.

– Тонкий шприц, черепахи хорошо переносят.

– Она терпеливая и вообще очень. – Надежда погладила Любовь по панцирю и, чтобы не разрыдаться быстро выскочила из террариума.

Обратной дороги она практически не помнила. В каком-то забытьи притащившись домой, Надежда рухнула на диван. Вечер прошел кое-как. Есть Надежде не хотелось. Она выпила жидкого чая, накапала валокордину и легла. Сон не шел. В темноте ей казалось, что Любовь шуршит где-то в углу комнаты. Звук был такой отчетливый, что Надежда несколько раз вставала и включала свет. Шуршание прекращалось.

Настало серое утро. Абсолютно разбитая Надежда опять налила в кружку вчерашнего чаю, открыла холодильник, достала глазированный сырок. На верхней полке лежал открытый пакет зеленой фасоли «HORTEX» – любимая Любина еда.

– Туда и сразу обратно, просто взгляну, как она там устроилась. – От этой мысли на сердце у Надежды потеплело, она успокоилась и отправилась на «Баррикадную».

Легкими тихими шагами Надежда шла по террариуму.

Она сразу увидела в вольере вяло бродящую и не обращающую никакого внимания на других черепах, Любовь. Надежда наклонилась и поскребла по стеклу пальцем. Любовь повернула мордочку и, практически, вприпрыжку рванула к стеклу. Они никак не могли насмотреться друг на друга через это проклятое стекло.

«Нет, это просто невыносимо, – думала Надежда, вытирая перчаткой слезы. – Соседки какие-то несимпатичные, время сколько, а обед им не приносят».

Поздно вечером в Митино уютно тикали часы, на плите свистел чайник, мягкий свет лучился из абажура, на тарелочке аккуратно нарезанные лежали бутерброды с сыром, в углу у стула на вышитой салфетке, как всегда стояла полная миска зеленой фасоли.

– Уколы эти от сухости кожи мы обязательно будем делать, а там и весна, одуванчики пойдут, подорожник, их с постным маслом можно, – говорила Надежда, гладя по крошечной сморщенной головке свою Любовь.

Тьма египетская

И хотя в телевизоре без конца крутят рекламу про путешествия, все равно как-то. И не то, что бы, но. И потом, денег. Ну, даже не в этом дело. Страшно. Страшно мечту испортить. Опасно все, что тебе грезилось-перегрезилось увидеть воочию и разочароваться вусмерть. Страшно грезы потерять. Так посмотреть и сказать: «Ах, это оказывается вот как, боже мой, лучше бы всю жизнь спать и видеть сны». Ох уж эта настоящая реальность.

Страшно еще потому, что, увидев, уже больше никогда, никогда, а только так как там. А там, может, вообще ничего. Там, может, дырка от бублика. А ты всю жизнь думал, а теперь и думать нельзя. Потому, что все ластиком стерто, и те контуры, которые были созданы такими нечеловеческими усилиями, в буквальном, так сказать, смысле этого слова, усилиями грез и мечт всяческих, так вот все эти усилия будут псу под хвост. Наложится реальность, а усилия превратятся в пустоту, в вечное «Му». А ты-то совсем не подготовлен еще к этому «Му».

К этому готовиться всю жизнь надо. И не факт, что получится. Монахи и даосы, маги и чародеи рождаются обычными людьми и потом потихонечку так, по чайной ложечке три раза в день, доходят до этого и то не все, а те, которые упертые методисты и жаждут до жути.

Когда Зойка мне позвонила и сказала, что в Египет собирается, я просто обомлела. Я на стул плюхнулась и сразу сказать ничего не могла. Слов не было. Потом, правда, немного в себя пришла. Пока приходила в себя, пропустила кое-что из ее рассказа. Кто бы мог подумать?

Я первым делом спросила Зойку:

– А ты не боишься?

А она, так обыденно, как само собой разумеющееся:

– А чего там?

Я так подумала, про это «Му», про ластик, про магов, про то, что потом уж навряд ли и говорю:

– А мало ли что?

Зойка, видимо, уже была готова, подготовилась во всеоружии к разговору со мной, отвечает:

– Да брось ты париться! Все ездят!

– Все не все, я вот не езжу.

Тут Зойка взяла и говорит:

– Ну и плохо, нельзя на воду дуть. Нельзя вести страусиную политику! Нельзя так всего бояться! Нельзя себя гробить и засиживаться! Надо уметь отдыхать и расслабляться. По-хорошему расслабиться и отдохнуть можно только в Египте.

Я от таких ее слов просто обалдела. Думаю: «Ничего себе!» Думаю: «Вот еще новости!» Думаю: «И откуда это у нее?»

Она в это время, пока я все это думаю, говорит:

– Чего молчишь-то?

Я говорю:

– Я не молчу, я перевариваю! – И спрашиваю ее: – Что же ты одна едешь или с Борькой?

И тут мне как снег на голову выплескиваются ее слова. Она ничтоже сумняшеся говорит:

– Я с Маринкой еду.

Я просто столбенею от таких ее слов. Я даже про концепцию забываю. Может, и хрен с ним, с «Му» этим, мало ли? Может, это вообще все пурга? Может, ничего не сотрется? Може, это все рефлексии?