Рассказы чекиста Лаврова [Главы из повести]

— Это особый случай, — горячился я. — Если Афанасьев не шпион, он не поймет письма, и мы ничего не потеряем. Если он шпион, то, конечно, насторожится и каким-то образом проявит себя. Надо же нам как-то выбираться из тупика!

— Хорошо. Я подумаю.

На второй день начальник отдела был сговорчивее.

— Что-то в твоем предложении есть, — сказал он мне. — Пойдем к начальнику Управления, доложишь сам.

Полковник поддержал мою идею. Но идти мне на встречу с Афанасьевым не разрешил.

— Надо подобрать постарше товарища, — сказал он, — имеющего больший жизненный опыт и хорошо знающего местные условия.

Решили послать Василия Иннокентьевича Бабкина, степенного и вдумчивого сотрудника, заканчивающего последние годы своей службы в должности заведующего чекистским архивом.

Недели через две Василий Иннокентьевич, соответственно экипированный, обеспеченный необходимыми документами, с заученной и усвоенной легендой, выехал в Бичуру.

IV

Осенью семнадцатого года казачий есаул Григорий Семенов, облеченный высокими титулами генерала и атамана Забайкальского казачьего войска, ехал в родные места. В новом кожаном бумажнике, приобретенном в Петрограде, лежал мандат за подписью премьера Временного правительства Керенского. Семенову поручалось быстро, не предавая дело широкой огласке, сформировать казачьи части и двинуть их на подавление назревающей в столице «анархо-большевистской революции». Выбор не случайно пал на Семенова. Сын казачьего офицера и ононского кулака, он имел основания ненавидеть большевиков, которые замахнулись не только на казачьи привилегии, но и грозятся лишить зажиточных казаков богатства.

Атаман невидящим взглядом смотрел в окно вагона и думал. Семенов знал, с чего начинать, имел немалый опыт формирования казачьих батарей, сотен и полков. Но это если... если не успели большевистские идеи проникнуть в души казаков.

В коридоре, возле приоткрытой двери купе стояли высокий красивый адъютант и вестовой с лихо закрученными усами. Он тоже глядел в окно, но всем существом своим чувствовал каждый взгляд, поворот головы хозяина.

Есаул Григорий Семенов и казачий урядник Григорий Афанасьев встретились на турецком фронте.

Однажды Афанасьев докладывал есаулу о своей дерзкой вылазке во вражеский тыл. Семенов похвалил его, обещал представить к георгиевскому кресту. Узнав, что Афанасьев родом из Забайкалья и, стало быть, его земляк, есаул взял его к себе вестовым. С той поры вот уже третий год Афанасьев неотлучно находится при Семенове.

Атаман крякнул, вздохнул глубоко, со стоном. Афанасьев обернулся

— Худо, Гриша. Мутит. Голова свинцом налита. Тебе, семейщина, хорошо: не знаешь такой беды. Не куришь, не пьешь...

— Так точно, ваше превосходительство?

— И баб не щупаешь? — пошутил Семенов.

— Приходилось, ваше благородие, — весело ответил Афанасьев. Шутки атамана надо было понимать. — Только теперешняя моя жена рано посадила меня, как кобеля, на цепь. Ни на шаг не отпускала. Ух, и норовистая, холера!

Григорий показал атаману пожелтевшую от времени карточку жены. Семенов похвалил:

— Красивая, видно. Как звать-то?

— Евлампия.

— Это что означает по святцам?

— Благосветная.

— Ишь ты, благосветная! Как-нибудь заеду в гости, — пообещал он.

— Всегда рады, ваше превосходительство, — ответил Григорий.

Душа его возликовала. Он гордился, что так вот запросто может разговаривать с человеком, которого судьба вознесла на такую вышину.

Пожив неделю в родной станице Дурулгуевской, Семенов приступил к исполнению порученного дела. Он разъезжал по станицам, проводил совещания станичных и поселковых атаманов, часто выступал, призывая казаков «грудью встать на защиту казачьих привилегий и православной веры от безбожников-большевиков».

Поначалу люди слушали атамана. Ему удалось создать не одну добровольческую сотню. Но весть о свержении Временного правительства перепутала все планы. Бедняки, а за ними и середняки покидали дружины и сотни. «Звание-то казачье, да жизнь собачья» — без боязни ворчали на сходках. Стали создаваться бедняцкие отряды.

Чтобы не попасть в руки большевистских комиссаров, Семенов с горсткой верных ему людей ушел за границу, в Маньчжурию. Там он сколотил наемное войско из «всяких нехристей и басурманов», как позднее скажет Григорий. Русских было так мало, что даже должности взводных приходилось отдавать наемникам.

Вскоре после рождества, отслужив молебен, Семенов двинул свои отряды в Забайкалье, но получил столь сокрушительный отпор от бойцов первого Аргунского полка, что четыре месяца не мог опомниться. И лишь опираясь на помощь интервентов-японцев атаман осмелился вновь переступить границу.

Тогда-то и отличился вновь вестовой Гришка Афанасьев, заслужив отеческое расположение атамана.

Отряды Семенова расположились на северном склоне сопки. Меж гранитных выступов расставили тяжелые орудия и не менее полсотни пулеметов. Атаман был уверен в неприступности своих позиций. Один полк он оставил в резерве на станции Оловянной. В разгар боя к Семенову прибежал запыхавшийся есаул Косых и доложил: «Красные обходят с флангов. Пологий южный склон сопки — плохая защита. Если они прорвутся к нам, в тыл, возможно полное окружение и вряд ли удастся кому уйти живым отсюда».

Семенов приказал Григорию скакать в Оловянную и немедленно поднять запасной полк.

Афанасьев совершил чудо. Он прорвался через неприятельские цепи, и ни одна пуля не задела его. Подмога подоспела в самый критический момент. Красные отступили.

Атаман трижды поцеловал Григория.

— Ты избавил меня от бесчестия и смерти, — сказал он. — Отныне считаю тебя побратимом...

С той поры Семенов достиг многого. Его войска захватили Читу, Верхнеудинск и «напоили коней в Байкале», как обещал атаман своему войску.

Партизаны укрылись в тайге, копили силы. Пламенные слова большевистской правды, которые они разносили по селам и казачьим станицам, будоражили и поднимали народ.

Семенов сидел как на горячих углях, чувствовал: не прочна земля под ногами, клокочет она, того и гляди случится взрыв.

И в одну из своих бессонных тревожных ночей атаман позвал вестового.

— Жалко мне расставаться с тобой, Григорий, — начал Семенов, постукивая костяшками пальцев по столу. — Люблю тебя, а разлучиться придется.

Говорил он вяло, голосом сильно уставшего человека. Григорий насторожился, не догадываясь, куда клонит атаман.

— Надежнее тебя у меня никого нет. Я тебе верю: ты не предашь и не струсишь...

— Ваше превосходительство, не томите душу, откройте суть, — не выдержал Григорий.

— Сейчас открою... Чувствую я, Григорий, что-то неладное готовится...

Семенов взял с края стола плетеную нагайку — с ней он никогда не расставался — и стал рассматривать рукоятку, сделанную из чисто отполированной кости. Григорий бессмысленно наблюдал за ним.