Рассказы и очерки

Но нельзя.- Если он не хочет топтаться на месте, превращаясь в дилетанта - нельзя.

Вздыхая, человек достает пачку тощих книжонок в разноцветных обложках. Их сусальная яркость - режет глаз, едва их развернуть, брошюрка лопается, грубая бумага выгорает. Что за рисунки, Боже! Что за названия! И в руках держать неприятно - шершавая, как репейник...

Но надо. Поправив пенсне, эстет читает:

...Чудовище, гроза вершин,

С ужасным задом,

Схватило несшую кувшин

С прелестным взглядом...2

Прочитал стихи - переходит на прозу:

...Пан Псержепецкий (о, лебядь чистая, где мой горшек!) Псержепецкий, пецкий, ецкий, перепендря, дря, в ночный лег ночлег...

Лоб эстета покрывается потом. Да - тяжеловато оно - новейшее искусство. Главное - постичь, в чем тут красота. Уловить дуновение! Добиться!

...Венера Милосская в каждом куске мрамора... впрочем, это не то... Итак, хотя бы это - "перепендря, дря,- в ночный"... Чувствуется, конечно, что-то. Несомненно чувствуется. Но случайно, не до конца...

...Дря... ря... ря... пецкий... пецкой... ецкий... Что это? Звон в ушах? Или аутентичная люстра позванивает своими хрусталиками в такт ритму будущего?

Ну - на сегодня довольно. Вписать только в каталог новую покупочку. Раскрыв толстый златообрезанный том, он аккуратно вписывает:

Автор - Давид Бурлюк. Цена - две тысячи. Название - "Таракан во Ще".

..."Перепендря-дря-дря...", да, чувствуется, несомненно... Но как уловишь?.. Впрочем, довольно на сегодня. Не надо переутомляться. Тем более, что завтра - концерт четвертътоновой музыки, обещающий массу впечатлений...

Примечания

Опубликовано в "Звене", № 195, 24 октября 1926, стр. 9-11.

1. "Старые годы" - журнал, издававшийся с 1907 по 1916 г.

2. Цитируется В. Хлебников.

"ПЕТЕРБУРГСКОЕ"

Еще подростком я любил зайти в Александровский рынок, потолкаться по галереям у антикварных лавок, порыться в папках гравюр и рисунков, попереворачивать прислоненные к стене пыльные холсты, посмотреть, прицениться, иногда и купить что-нибудь. Товар был неважный - только разговор шел о Рембрандтах и Левицких, будто бы купленных кем-то за грош в этих грязных лавчонках. Это были вздорные толки, разумеется. Старьевщики свое дело знали, хотя и притворялись,- "я вам, господин, по серости своей за три целковых отдаю, а может, вещь тысячи стоит". Но если им попадалась "настоящая" вещь, они берегли ее для "настоящего" покупателя и за "настоящую" цену. На прилавке она не валялась.

Лежавшее же и висевшее по всем углам на разживу неопытных коллекционеров - было хламом. Конечно, в этом хламе случалось иногда отыскать что-нибудь милое и забавное - на большее надеяться не приходилось. Рассчитанный на неопытных любителей, этот товар был рассчитан также на любителей безденежных. Саксонская пастушка с отбитой ногой сомнительного Марколини стоила полтинник, пейзаж в золотой раме - рубль, портрет - тоже.

С годами я к старине охладел и в Александровский рынок перестал наведываться. Как-то уже во время войны я проходил по Вознесенскому и зашел на толкучку. Ничего не изменилось за несколько лет, что я здесь не бывал. Та же толстая рыжая еврейка хватала меня за рукав у входа - "Господин, господин, что покупаете?" - Так же кто-то другой дернул меня с другого бока: "Господин, что продаете?"

По-прежнему "Елизаветинские" фонари с фонтанами из стекляшек позвякивали над грудами "брик-а-брака", по-прежнему татары шмыгали и таинственно манили за угол, обещая показать ковер "из дворца" (это значило, что ковер якобы краденый и продается за бесценок,- на эту удочку многие ловились. Ковер был ничего не краденый, а из "восточного магазина" - тут же на Вознесенском).

Все было по-прежнему. Я прошелся по галерее, зашел в одну лавку, в другую. И цены мало изменились. Марколиниевская пастушка с полтинника возросла на полтора рубля, пейзаж стал стоить три.

Перебирая груду запыленных полотен, я вытащил женский портрет конца пятидесятых годов. Работа была самая обыкновенная, деревенская, крепостная. Но мне понравилось само лицо. Не купить ли?

– Сколько возьмете за этот?

Хозяин, козлобородый ярославец, прищурился.

– Двести рублей.

– То есть, как - двести? Что за шутки?

– Зачем шутить,- цена правильная. Ну, сто семьдесят пять, чтобы без торгу.

– Да ему три рубля цена.

Хозяин усмехнулся:

– Три рубля. Таких цен, извините, вообще нету, не те времена. А если желаете подешевле - вот, пожалуйста.

Он повернул от стены портрет генерала в орденах и лентах.

– Вот подешевле - десять целковых.

– А этот?
– я показал на другой женский портрет.

– Двести пятьдесят.

– Да какая же разница? Ведь генерал в хорошей раме, да и живопись лучше.

Ярославец посмотрел на меня снисходительно:

– Живопись, может, и лучше. Да личность известная - граф Паскевич-Эриванский. Которые предков покупают - те купят. Великая княгиня тоже есть одна - недорого отдам. А портреты неизвестно чьи нынче в цене. У меня еще недорого. У Брайны тысячу заплатите.

* * *

На Каменноостровском был особняк и в нем все, что полагается,мраморные лестницы, лакеи, ливреи, автомобили в гараже и прекрасные вина в погребе. Была и портретная галерея, вряд ли, впрочем, купленная в Александровском рынке. Хозяева особняка в деньгах не стеснялись и, должно быть, покупали "предков" по тысяче у Брайны Мильман.

Господа фон Б. (фон было присоединено, несмотря на военное время, недавно, с полгода назад) были нуворишами. Не знаю, на чем хозяин дома заработал свои миллионы и сколько их было, не помню даже, как я попал в их гостеприимный дом. Я сразу помню себя в двухсветной столовой, за столом, заваленным икрой, рыбами, ананасами. Бог знает чем. За столом человек тридцать - сорок. Половина - писатели, художники, артисты. Госпожа фон Б., вся в бриллиан-тах, любезно объясняет знаменитому архитектору: "Мы заказали для Гриши кабинет в шведской компании. Так это не кабинет, а игрушка. Верх ампир, низ модерн и все со стеклами. Из светлого дуба".

Знаменитый архитектор пьет шампанское и курит драгоценную хозяйскую гаванну. Что ж - ампир из светлого дуба, так ампир - ему все равно. Хозяин слышит разговор и недовольно морщится: "Эта Берта постоянно говорит глупости. Какой же ампир. Мюнхен".

Он человек культурный и разбирается в стилях. Его костюм, манеры, раздушенная борода дышат барством и меценатством. Он тоже, должно быть, не помнит, как он попал в эту пышную столовую, откуда такие бриллианты на его Берточке, откуда взялось все это блестящее общество. Что там, в недавнем прошлом? Аптекарский прилавок? Зубоврачебный кабинет?
– Он не помнит, да и к чему вспоминать.

Фон Б.- человек культурный. Точнее - к культурности расположенный. Конечно, есть много пробелов, но он старается наверстать потерянное время. Не только табакерки и портреты предков он покупает, покупает и книги.

– Посмотрите - берет он гостя под локоть.- Я вчера приобрел еще партию книг. Говорят, все очень хорошие.

В кабинете аккуратно расставлены свежие покупки - издание Брокгауза: Энциклопедия, Шиллер, Байрон, Пушкин...

– Говорят, все очень хорошие книги...

– Разве вы не читали, например, Шиллера?