Рассказы и повести

Начальник повторил:

— Что у вас болит?

Больной не отвечал. Потом он с трудом приподнял руку и показал на забинтованную голову.

— Так! — Начальник пригнулся к койке, взял больного за руку и стал нащупывать пульс. — Как вас зовут?

Больной всё молчал. Только слышно было, как он тяжело, прерывисто дышит.

— Вы меня слышите? — спросил начальник.

Больной приоткрыл глубоко запавшие светло-голубые глаза и моргнул, показывая, что слышит.

— Отлично! — сказал начальник. — Тогда скажите мне, пожалуйста, как ваша фамилия?

Больной долго молчал и как будто даже не собирался отвечать. Начальник терпеливо стоял возле его койки, по-прежнему держа больного за руку. Шурочка оглянулась, принесла стул и сказала:

— Садитесь, товарищ начальник.

— Спасибо! — ответил начальник, но не сел. Наконец бледные, сухие губы больного слегка разжались. Он сначала немного помычал, потом невнятно выговорил:

— Нннне… ннне… — и затих.

Начальник подбодрил его:

— Ничего. Потом всё вспомните, ничего. Может быть, вы мне имя своё скажете? Постарайтесь, пожалуйста.

Больной снова открыл глаза. Пальцы его зашевелились быстрей. Он еле-еле приподнял тяжёлую, обмотанную бинтом голову и с усилием произнёс:

— Ннне… ннне… — и опять уронил голову на подушку.

На соседней койке лежал пожилой красноармеец с бритой головой. Он вынул из-за пазухи градусник, протянул сестре и сказал:

— Возьми, Шурочка! — И кивнул головой на больного: — Беспамятный он, товарищ начальник. Как привезли, так и молчит. Контуженный.

Начальник обернулся к сестре:

— Шурочка, а где же сопроводительная карточка на этого больного?

Шурочка побежала в коридор к дежурной и вернулась с кусочком картона.

Начальник взял карточку. На сером картоне в клеточках «имя, отчество, фамилия» было чернильным карандашом написано: «Неизвестно».

— Так! — сказал начальник, возвращая сестре карточку. — Возьмите. Завтра утром доложите мне о состоянии больного.

Начальник продолжал обход.

На дворе уже светало, когда он пошёл к себе во флигелёк отдохнуть.

Отдыхал он недолго. Рано утром он снова пришёл в госпиталь и вызвал к себе в кабинет Шурочку:

— Как себя чувствует больной из четвёртой? Память не вернулась к нему?

— Нет, товарищ начальник. Молчит!

— Но ведь мы, сестра, обязаны знать, кого мы лечим. — Он постучал пальцами по белому столу, потёр усталые, сонные глаза. — Скажите, а списки освобождённых были нам переданы?

— Сейчас узнаю в приёмном покое, товарищ начальник.

Шурочка вышла. Начальник опустил голову на стол и задремал. Но как только за дверью послышались лёгкие шаги Шурочку он очнулся, поднял голову:

— Ну, как?

— Вот, товарищ начальник.

Шурочка подала начальнику толстую прошнурованную тетрадь. На переплёте было по-немецки написано: «Лагерь Ост № 120».

Начальник раскрыл её. На разлинованных страницах были аккуратно по-немецки перечислены имена, фамилии, род занятий…

— Вы, Шурочка, идите к больным, я займусь сам, — сказал начальник.

Он взял толстую тетрадь, обошёл с ней все палаты, опросил всех вновь принятых больных, потом вернулся к себе и опять вызвал Шурочку:

— Заполните карточку на больного из четвёртой.

Шурочка села за стол, взяла перо. Начальник стал диктовать:

— «Место рождения: Вильнюс… Профессия: рабочий… Партийность: коммунист… Национальность: литовец… Имя: Миколас… Фамилия: Петраускас».

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ «КОМНАТА СКАЗОК» Глава первая ТЕЛЕГРАММА

Прошло несколько дней.

Начальника всё ещё тревожил больной из четвёртой палаты. Больной по-прежнему лежал неподвижно, устремив светло-голубые глаза в потолок и не произнося ни слова. В его истории болезни стояло одно коротенькое словечко: «шок».

…Наступило воскресенье. В Мишиной красной книжечке было записано:

«Воскресенье, пять тридцать — выступать в госпитале».

Все эти дни он уговаривал Онуте выступить вместе с ним. Она упорно отказывалась:

— Если я боюсь? Если я стесняюся? После долгих уговоров она всё-таки согласилась:

— Хорошо, пойду, только в самую-самую маленькую палату, где мало человек.

— Ладно! — обрадовался Миша. — Пойдёшь в самую маленькую.

После обеда он устроил во флигельке генеральную репетицию. Он вскарабкался на белый столик и с азартом декламировал:

В сто сорок солнц закат пылал, в июль катилось лето…

Он решил прочитать бойцам «Необычайное приключение, бывшее с Владимиром Маяковским летом на даче» — те самые стихи Маяковского, о которых папа писал ему когда-то в новогоднем письме.

Онуте с восхищением смотрела снизу вверх на отчаянно оравшего Мишу. Вот он кончил кричать и спрыгнул со стола:

— А теперь ты. Полезай!

— Нет… Я здесь…

— Нет, на стол, на стол! Чтобы как следует!. Как на сцене.

Он заставил её влезть на стол. Онуте растерянно стояла на шатком столе, прижимая платье к ногам.

— Не бойся! — командовал Миша, — Начинай! Погоди я тебя объявлю.

Он повернулся к двум аккуратно застланным койкам и «взрослым» голосом сказал:

— Сейчас перед вами выступит заслуженная артистка Литовской республики Онуте Петраускайте. Просим!

Он захлопал в ладоши. Онуте засмеялась, потом тихо-тихо начала:

Светит в небе красный стяг, Словно…

Но тут кто-то некстати постучался. Онуте мигом спрыгнула со стола. Миша открыл дверь. На пороге стоял дядя Корней:

— Начальник дома?

— Нету. А что?

— Да тут вот им телеграмма.

Миша взял телеграмму. На узенькой бумажной ленточке, небрежно оторванной и чуть наискось приклеенной к бланку, было прыгающими буквами напечатано: