Рассказы и повести

Юра вернулся в комнату.

– Сидит, - сообщил он.

– Вот это дает!
– восхищенно сказал Джинджи.

– А долго он будет сидеть?
– забеспокоилась Эльга.

– Всю жизнь, - убежденно сказала Люся.

– А как же нам теперь выйти?
– удивился Костя.

– Никак, - сказала Люся.
– Попались!

Прошло четыре часа.

В комнате было темно и тихо, слышно было, как урчал на кухне холодильник, тикали снятые с руки часы.

Юра спал на тахте. Он, как космонавт, умел засыпать в любой обстановке и спал обычно крепко, без снов.

Возле него валетом лежал Костя, осмысливал жизнь, при этом старался отодвинуть Юрины ноги подальше от лица.

Эльга сидела в кресле и думала о том, что прошлая любовь кончилась не по ее инициативе, а новая еще не началась, и неизвестно, что приплывет к ее берегу в очередной раз.

Люся смотрела в окно, понимала, что не выспится и завтра снова не сможет работать, не сумеет сохранить себя для первой фразы.

– Джинджи, - с надеждой попросила она, - давай я скажу тебе первую фразу...

Джинджи ходил из угла в угол: страстно хотел домой. Он забыл о том, что Эльга хороший человек и Люся, по некоторым приметам, тоже хороший человек. Сейчас, когда нельзя было выйти, он больше всего на свете хотел в свои собственные стены к своей собственной жене.

– Какую первую фразу?
– не понял он.
– К чему?

– Ни к чему, просто первую фразу - и все.

Джинджи остановился.

– Зажмурьтесь, и закройте глаза, и представьте себе...
– начала Люся.

– Ну?

– Все. Только первая фраза.

– Зажмурьтесь и закройте глаза - одно и то же. Надо что-нибудь одно.

– А что лучше?

– Не знаю, - мрачно сказал Джинджи.

– Брось, - лениво предложила Эльга.
– Кому все это надо?

– Если так рассуждать - ничего никому не надо.

И никто никому. Кому ты нужна?

– И я никому не нужна, - спокойно сказала Эльга.

Люся отвернулась, стала глядеть на редкие огни в домах. Ей вдруг больше всего на свете захотелось, чтобы кто-нибудь спросил у нее: как дела? А она бы долго и подробно стала рассказывать про свои дела: про то, что гости ходят не к ним, а в их дом, потому что по вечерам им некуда деться. Про то, что начальник теряет ее работы, засовывает куда-то в бумаги, а потом не может найти. Про свою любовь, которая кончилась, и теперь, когда она кончилась, кажется, что ее не было никогда.

Но гости были людьми воспитанными. Никто ни о чем не спрашивал. Все сидели вместе и врозь. Впереди была долгая ночь и нескорое утро.

А Женька тем временем спокойно спал, уложив щеку на ладонь, и с интересом смотрел свои сны... Может быть, ему снились поющие дети.

ЗАКОН СОХРАНЕНИЯ

Первый раз Семечкин появился год назад в отделе кадров.

– Здравствуйте, - вежливо поздоровался он.
– Моя фамилия Семечкин, зовут Георгий Николаевич. Вообще я русский, но долгое время жил в Грузии, как Маяковский.

Вот тут все написано.

Он протянул свою автобиографию, сел на стул и приготовился ждать.

Заведующая отделом кадров Елена Ивановна взяла автобиографию и начала читать.

– При чем здесь собака?
– удивилась Елена Ивановна.
– Это автобиография, документ, а не художественное произведение.

– Вы помните, как Маркс начал "Манифест"? "Призрак бродит по Европе..." А ведь "Манифест" - это тоже документ.
– Семечкин поднял палец.

Елена Ивановна внимательно посмотрела на палец и сказала:

– Заполните анкету.

– Не надо, я сам составил.

Семечкин вытащил из кармана листок. Листок был вырван из школьной тетради в косую линейку и заполнен с одной только стороны.

– И все?
– удивилась Елена Ивановна.

– Конечно, - удивился Семечкин, - здесь все написано.

– Надо указать, имеете ли вы правительственные награды, есть ли у вас родственники за границей.

– А какое это имеет значение для той работы, которую я буду выполнять? Я написал только то, что важно: сколько мне лет - возраст определяет; какое у меня образование - это тоже иногда имеет значение...

– Знаете что, не заводите своих порядков. Заполните анкету и напишите заявление.

– А о чем заявление?

– О том, что просите принять вас на работу.

– Странно, зачем столько бумаг? Раз я поступаю на работу, то, естественно, меня не приволокли - я сам пришел.

– Вот вам бумага, сядьте и напишите. Без заявления нельзя.

Семечкин вздохнул и нарисовал на листке стол, а за столом круглоголового человечка. Вокруг головы человечка он начертал нимб, а вокруг нимба сияние.

– А как писать?

– На имя Вахлакова.

"На имя Вахлакова", - написал Семечкин.

– Адрес укажите.

– Чей?

– Ваш.

– Зачем? Разве мне Вахлаков напишет письмо?

"Идиот", - подумала Елена Ивановна, а вслух спросила:

– Вы где раньше работали?

– В Госконцерте.

– А что вы там делали?

– Фокусы показывал. Это такая скука, я даже начал пить.

– Пишите заявление.

– Ага...
– Семечкин погрыз ручку с другого конца и стал писать.

Он написал очень быстро, потом прочитал написанное и отдал Елене Ивановне.

– По-моему, хорошо, - с удовлетворением сказал он.

Елена Ивановна прочитала заявление сначала один раз, потом другой.

– Слушайте, - сказала она, - Семечкин!

– Можете звать меня по имени, мне это приятнее...

– Слушайте, Георгий Николаевич!

– Гия.

– ...Ваша работа называется редактор-организатор, а не "золотая рыбка". Какая еще рыбка?

– Вахлаков пообещал мне свободную инициативу, - гордо сказал Гия. Хотите новое корыто, хотите новую избу, а хотите быть вольною царицей?

– Хочу мешок луковой шелухи, - сказала Елена Ивановна, подумав.

– Зачем?

– Яблони на даче опрыскивать.

– Зайдите ко мне через неделю во вторник. Пятый этаж, комната 88, будет вам мешок луковой шелухи.

Журнал "Лампа" был сатирическим журналом, вскрывал недостатки - крупные и мелкие, общественные и индивидуальные.

Когда читатель брал в руки журнал и читал, например, как несправедливо мучают живую рыбу, обязательно возмущался вслух: "Какое безобразие! Это ж надо же, а?"