Рассказы и стихи (Публикации 2011 – 2013 годов)

Танкошлем торчал на макушке головы невероятных размеров. На лицо Господь не пожалел материала, но, навалив его, забыл придать ему форму. Только из узких амбразур глазниц лукаво глядели два полированных антрацита, в которых то ли отражались огоньки коптилок, то ли горел свой собственный бесовский огонек. Ватник на бочкообразном корпусе с покатыми плечами был перепоясан немецким ремнем. Ватные брюки втиснулись в широкие раструбы голенищ немецких сапог. Было очевидно, что этот танкист уже успел понюхать пороху. Из учебно-танковых полков в таком обмундировании не поступали.

Получив информацию, кто командир взвода, медведь неторопливо приблизился ко мне, вяло приложил руку к дуге танкошлема, нелепо вывернув ее ладонью вперед, и загремел:

– Товарищ гвардии лейтенант! Доблестный сын татарского народа, гвардии старший сержант Захарья Калимулович Загиддуллин явился в ваше распоряжение для дальнейшего прохождения службы! Вольно!

Взвод с явным удовольствием выслушал этот необычный доклад.

Что касается меня, то два противоречивых чувства отчаянно сражались в моей душе. Мальчишке, который и сам не прочь нашкодить, сходу понравился этот новоявленный Швейк. Но служака-командир обязан был немедленно пресечь нарушение дисциплины. Причем, сделать это следовало в том же юмористическом ключе, чтобы не уронить себя в глазах подчиненных.

– Отлично, доблестный сын. Для начала пойдете к старшине Карпухину и получите мой дополнительный паек. А затем подтвердите свою доблесть, будучи дневальным по взводу всю ночь без смены.

На сей раз, старший сержант откозырял, как положено, повернулся кругом и пошел к выходу, не выяснив, кто такой старшина Карпухин и где его искать в непроницаемой тьме с потоками холодного дождя в одиннадцати километрах от переднего края.

Два экипажа, каждый своим кружком, приступили к ужину. А мы решили подождать возвращения нового стреляющего.

Отсутствовал он минут двадцать, время незначительное, чтобы по чавкающей глине добраться до фургона старшины Карпухина и получить у него, обстоятельного, медлительного, дополнительный офицерский паек.

Старшина трижды пересчитывал каждую галету и взвешивал развесное с аптекарской точностью. В каждом получавшем у него дополнительный паек или другое довольствие он подозревал жулика, родившегося специально для того, чтобы обворовать его, старшину Карпухина, так удобно жившего в своем фургоне на кузове видавшего виды "газика".

Поэтому взвод по достоинству оценил расторопность старшего сержанта Загиддуллина, вернувшегося так быстро, да еще не с пустыми руками.

Но когда выяснилось, что Загиддуллин принес два дополнительных пайка - две пачки печенья, две банки рыбных консервов и дважды по двести граммов шпика, - взвод замер от изумления.

Каким образом у старшины Карпухина, у этого скупердяя можно получить что-нибудь в двойном размере? А ведь своровать там просто невозможно.

Старшина выдавал продукты из двери фургона. Внутрь не попал бы даже командир бригады.

Тщетно я пытался узнать, как новичок получил два дополнительных пайка. Из ответов можно было выяснить только то, что старший сержант Загиддуллин - законченный идиот. Но не мог же идиот обжулить или обворовать пройдоху Карпухина? А из ответов Загиддуллина следовало, что не произошло ничего необычного.

Мы сели ужинать. Я уже собирался нарезать только что принесенный шпик, но Загиддуллин попросил меня не делать этого.

– Знаете, товарищ гвардии лейтенант, я мусульманин, я не кушаю свинину.

Экипаж с пониманием отнесся к просьбе новичка и решил не портить ему первый ужин на новом месте.

Вскоре после ужина мы легли спать, а наказанный Загиддуллин остался дневалить всю ночь без смены.

Утром за завтраком экипажи тремя кружк'aми уселись вокруг своих котелков. Я вспомнил, что у нас есть шпик. Новичку мы оказали уважение, не съев свинину во время ужина. Не станем же мы ради него соблюдать коллективную диету?

Башнер развязал вещмешок, чтобы достать сало. Но сала в вещмешке не оказалось. Я вопрошающе посмотрел на Загиддуллина.

За все время моей службы в бригаде я не слышал о случаях воровства в экипажах.

У меня не было ни тени сомнения в том, что никто из моего взвода не шарил ночью в нашем вещмешке. Кроме того, в помещении ведь был дневальный.

– Где шпик?
– спросил я у Загиддуллина.

– Понятия не имею, - ответил он, уставившись в меня невинным честнейшим взглядом.

– Но ведь сюда не мог попасть посторонний?

– Не мог. Я был дневальным.

– Так где же шпик?

Взвод с интересом наблюдал за нашим диалогом. Загиддуллин задумался.

– Понимаете, командир, ночь очень длинная. А после госпиталя я еще не привык к таким большим перерывам между жратвой. Аппетит, понимаете.

Я смотрел на невозмутимую физиономию со щелками хитрющих глаз и ждал продолжения. Но Загиддуллин умолк и беспомощно смотрел на ребят, словно надеялся получить у них поддержку.

– Не слышал ответа.

– Как не слышали, командир? Неужели вы такой непонятливый? Шпик я скушал.

– Четыреста граммов?

– А что такое четыреста граммов при моем аппетите?

– Но вы ведь мусульманин и вообще не едите свинины?

– Правильно. В нормальных условиях. Но когда человек дневалит всю ночь без смены, он забывает о религии, если очень хочется жрать.

Ребята рассмеялись. Лучше всего, подумал я, прекратить разговор о шпике.

После завтрака пошел к адъютанту старшему выяснить, кого именно он внедрил в мой экипаж. Капитан знал только, что Загиддуллин направлен в бригаду из запасного полка, куда он был выписан из госпиталя после ранения.

– И это все?
– возмутился я.
– Мне ведь положен хороший командир орудия!

– Правильно. Посмотри на его морду. Разве ты не видишь, что это отличный танкист?

Не знаю почему, но я не возразил капитану.

У ремонтников я нашел полуметровый кусок фанеры и, прикрепив к нему лист бумаги, соорудил нехитрое приспособление.

Танки с развернутыми кзади пушками были вкопаны в землю. Они стояли на двух продольных бревнах, словно в гаражах, перекрытые брезентовыми крышами, а вместо ворот были соломенные маты.

По приказу командующего бронетанковыми войсками фронта после каждого выезда мы должны были не просто чистить танк, но из каждого трака выковыривать грязь и протирать траки до одурения, чтобы, не дай Бог, когда этот сукин сын вдруг нагрянет в бригаду и станет проверять, на его носовом платке не появилось пятна, вызывающего сомнение в нашей боеспособности. Поэтому мы проклинали каждый выезд из окопа, становившийся мукой для экипажа.