Рассказы (из разных сборников)

— Сходи завтра еще раз, — возразила жена. — Он мне сказал, что постарается… Он может; он сильный…

Ненко надел шапку и пошел к двери.

— Куда ты?

— Пойду опять к бай Филиппу. Он теперь в лавке… Попрошу у него взаймы. Завтра на лекарство нужно, на то, на другое.

— Дай бог счастья этому человеку: жалеет нас, не оставляет. Как к родному сыну к тебе относится, Ненко.

— Стыдно мне, Ана, к бай Филиппу ходить… Все-то я его обманываю, заплатить обещаю: дескать, не нынче — завтра работу найду… А он дает без отказу… Говорю тебе, просто стыдно. Да ведь тебя лечить нужно. Схожу еще раз, закрою глаза и схожу. А там хоть в тартарары!

И Ненко поспешно вышел вон.

II

Положение Ненко и в самом деле было очень тяжелым. Он впал в крайнюю нужду. Будь он одинок — полбеды: сам себя как-нибудь да прокормил бы. Но на руках у него была большая семья: шесть человек детей, из которых самому младшему пять месяцев, и больная жена, не встававшая с постели после родов. Ребятишки с утра до вечера просили есть, но часто оставались весь день голодными. А больная ничего не могла делать и не поправлялась. Говорят, своя ноша не тянет; но какая мука быть отцом многочисленного семейства и не иметь заработка! Ненко дошел до такой крайности после целого ряда неудач. Этот честный малый во время русско-турецкой войны занимался мелкой торговлей; но война, разорившая тысячи и тысячи болгар во Фракии, не пощадила и его. После ее окончания он вернулся в полуразрушенный родной город и с тех пор оставался там. Пробовал снова заняться торговлей или ремеслом, вообще каким-нибудь делом, — но за что ни брался, все валилось из рук; ему ни в чем не везло, его ничтожный капитал таял. За год до описываемых событий он закрыл свою лавчонку, задолжав при этом бай Филиппу. С тех пор он сидел совсем без работы и занимался поисками какой-нибудь службишки, чтобы прокормить себя и детей.

«Как ни крутись, как ни изворачивайся, ничего не выходит. Надо на службу поступать, больше некуда податься. Покрупней меня торговцы так делали: закроют заведение и — на жалованье», — думал Ненко.

И стал искать места. Попробовал было поступить рассыльным в какую-нибудь канцелярию (будучи малограмотным, он не метил высоко), потом служащим на таможню или куда-нибудь на станцию, а под конец уж был бы рад, если б его поставили на дороге — пошлину за провозимый товар взимать. Но всюду занято. Правда, ему дважды удалось отыскать свободное место рассыльного, но в обоих случаях он получил отказ, так как не принадлежал к «защитникам отечества».

— Я разорился, — возражал он, но напрасно.

Таким-то образом уже больше полутора лет ходил он безработным, обивая пороги и стучась во все двери в поисках службы — все без толку. С каждым днем положение ухудшалось: из всех углов дома глядела сперва бедность, а теперь уже нищета. Жена круглые сутки без устали пряла, как машина, и вся семья существовала на ее скудный заработок. Но пять месяцев тому назад она слегла — и с тех пор голод стал частым гостем в доме… Ненко весь день пропадал, возвращаясь лишь поздно вечером — пасмурный, туча тучей. При его появлении дети притихали. Они казались ему маленькими мучителями, тиранами, посланными ему от бога в наказание, с вечно открытыми в ожидании пищи ртами, а он им каким-то страшилищем с хмурой физиономией, от которого в доме становится мрачно, как в тюрьме, чьи голые стены давят и душат, но из них невозможно вырваться…

III

Видя, что отец ушел, дети шумно побежали в дом, к матери, каждый с куском хлеба в руке. Босые, оборванные, бледненькие, они жадно кусали хлеб. Окружив мать, устремили свои невинные, удивленные, грустные глаза на ее изнуренное долгой болезнью лицо. Она, полузакрыв глаза, ушла в свои думы. Тягостный разговор с мужем, еще раз показавший ей действительность во всей ее безотрадности и непоправимости, страшно расстроил и утомил ее. Ей хотелось отдохнуть, отрешиться от шума, поднимаемого непоседливыми ребятами. Дела хлопотала по хозяйству — то выйдет из комнаты, то вернется обратно. Но не ужин готовила для отца: отец дома не ел, с тех пор как заболела мать. Несмотря на малолетство, девочка под влиянием нужды рано научилась работать и терпеть, и теперь на ней лежала вся работа по дому и, кроме того, она ухаживала за больной, ходила на базар и покупала лекарства в аптеке, а также мало-помалу таскала к еврею Соломону последние кухонные принадлежности и предметы домашнего обихода… Но отсутствие в доме обстановки и пустота на полках ясно говорили, что тут давно уже нечего носить в заклад и продавать.

Вдруг дети замолчали и вспугнутой стайкой кинулись вон из дома: стукнула калитка, — наверно, опять отец. Это и вправду был Ненко с каким-то узелком в руке… И удивительное дело, у него совсем другое лицо! Озаренное доброй улыбкой, оно давно не было таким ласковым, приветливым.

— Анка, ты спишь? — спросил он больную,

Она открыла глаза и сейчас же заметила выражение его лица. Опершись на локоть, слегка приподнялась над подушкой.

— Я с доброй вестью, — продолжал он,

— Что? Бай Филипп?.. — взволнованно спросила она.

— Я у него был, но перед этим встретил господина Хайкова, и он мне вдруг говорит, что искал меня. Дескать, нашел тебе место, и это уж наверняка. Приходи, говорит, завтра в полицию.

Лицо больной посветлело.

— А какое место, Ненко?

— Жандарма! — ответил он.

Он произнес это без воодушевления. Видимо, работа была ему не по душе: он никогда не собирался быть жандармом.

И у жены радость на лице сменилась удивлением.

— Господину Хайкову удалось выхлопотать для меня это место, — прибавил Ненко. — Что ж, был торговцем, стану жандармом. Надо брать, ничего не поделаешь… Не воровать же идти… Спасибо и на том.

— Мать пресвятая богородица, в добрый час! — пробормотала Ана, взволнованно крестясь.

— Где ребята? Надо их позвать. Поужинаем вместе. Я тут купил кое-чего, — сказал Ненко, развязывая узелок.

— Ну-ка, Делка, кликни этих пострелов.

Ненко уже много месяцев дома ни разу не улыбался и не говорил детям ласковых слов. Теперь, когда ему улыбнулась судьба, в его добром сердце опять проснулись отцовская ласка и любовь к детям. Ребята, с удивленно раскрытыми, полными бесконечной детской радости глазами, окружили отца, который впервые за много месяцев, вместо злых взглядов и оплеух, оделял их нежными улыбками… Добро родит добро. Благодаря какому-то таинственному психическому воздействию мать тоже почувствовала себя лучше. Она приняла участие в ужине и с большим удовольствием выпила чашку славного винца, за которым Ненко послал Делу. Весь дом сиял в этот вечер общей искренней радостью: наконец-то в него заглянула надежда.

IV

Хотя новые обязанности и были не по душе Ненко, не по его характеру, он выполнял их толково и с усердием, понимая, что в этом спасение для него самого и для семьи. Это подстрекало его рвение и заставляло чуть не полюбить свою работу.

Вскоре начальство, заметив его энергию и сообразительность, стало наиболее важные поручения возлагать на него. Даже наружно Ненко как будто ожил, приободрился, изменился: лицо посветлело, помолодело, взгляд стал уверенный, живой. Темно-желтая жандармская форма очень к нему шла, красиво облегая его расправившиеся плечи. Когда он приходил домой, дети в восторге кидались к нему — потрогать красные аксельбанты и подержать в руках тяжелую саблю. Они испытывали безмерную радость, видя отца в этом ярком «капитанском» мундире. Даже Ана стала полегоньку поправляться: она уже бродила по дому, понемногу бралась за работу.

На первое жалованье Ненко заштопал кое-какие дыры: в доме появились разные необходимые предметы, и каждый вечер, когда Ненко не дежурил, его ждал ужин на столе; а из следующего он рассчитывал вернуть долг бай Филиппу. Благодаря разумному распределению маленького заработка хозяйство Ненко быстро становилось на ноги. И он все больше увлекался работой, вносившей столько света в его темное и многотрудное существование. Ретивость подогревалась в нем также хорошим отношением к нему пристава, его непосредственного начальника, человека строгого, но справедливого.

На второй месяц дела пошли еще лучше. Прежнее предубеждение Ненко против службы в полиции совсем исчезло. Он понял, что отныне это — его профессия, и решил крепко за нее держаться. Но через две недели на горизонте появилась туча: на место прежнего пристава назначили другого. Он оказался грубым и жестоким самодуром. Не обладая ни способностями своего предшественника, ни его чувством справедливости, он не мог оценить своих подчиненных по достоинству и внушить им симпатию к себе: он сумел внушить им только страх… Но они заметили, что новый пристав сильней прежнего, так как позволяет себе разный произвол, не опасаясь ответственности; видно, имеет поддержку где-то наверху. Ненко утроил энергию и усердие, чтобы не подать ни малейшего повода к недовольству. Он безропотно сносил все придирки и обиды нового начальника. Возмущался, но мирился со всем. Призрак былой нищеты пугал его, заставляя терпеть нынешние невзгоды, Они так ничтожны по сравнению с прежними. И он совсем забывал о них, как только попадал домой, в свою семью, для которой был теперь провидением. Домашняя обстановка вытесняла из сознания холодный, мрачный участок. И Ненково существование текло опять тихо, почти безмятежно.