Рассказы из сборника 'Семь гонцов'

XX

Когда собаку разбил паралич, городок поначалу воспрянул духом, но это было заблуждением, которое очень скоро рассеялось. Животное, лежавшее на краю каменной ограды, могло обозревать сверху многие улицы. Добрая половина Тиса оказалась под его контролем. А разве мог кто-нибудь знать, как далеко он видит? До домов же, находившихся в окраинных кварталах и не попадавших в поле зрения Галеоне, доносился его голос. Да и вообще, как теперь вернуться к прежним привычкам?

Это было бы равносильно признанию в том, что люди изменили всю свою жизнь из-за какой-то собаки, позорному раскрытию тайны, суеверно и ревностно оберегавшейся столько лет. Даже Дефенденте, чья пекарня была скрыта от бдительного ока собаки, что-то уже не тянуло к сквернословию и к новым попыткам вытаскивать через подвальное окошко хлеб из корзины.

Галеоне теперь ел еще больше, чем прежде, а поскольку двигаться он не мог, то разжирел, как свинья. Кто знает, сколько он еще мог так прожить. С первыми холодами к горожанам Тиса вернулась надежда, что он околеет. Хоть пес и был прикрыт куском клеенки, но лежал на ветру и легко мог схватить какую-нибудь хворобу.

Однако и на этот раз зловредный Лучони развеял всякие иллюзии. Как-то вечером, рассказывая в трактире очередную охотничью историю, он поведал, что его легавая однажды заболела бешенством оттого, что провела в поле во время снегопада целую ночь; пришлось ее пристрелить - до сих пор, как вспомнишь, сердце сжимается.

"А из-за этой псины, - как всегда, первым коснулся неприятной темы кавалер Бернардис, - из-за этой мерзкой парализованной псины, которая лежит на ограде возле собора и которую какие-то кретины продолжают подкармливать, так вот, я говорю, из-за нее нам не грозит опасность?"

"А хоть бы она и взбесилась, - включился в разговор Дефенденте, - что с того? Ведь двигаться она не может!"

"Кто это тебе сказал?
– тут же отреагировал Лучони.
– Бешенство прибавляет сил. Я, например, не удивлюсь, если она вдруг запрыгает, как косуля!"

Бернардис растерялся:

"Что же нам теперь делать?"

"Ха, мне-то лично на все наплевать. У меня всегда при себе надежный друг", - сказал Лучони и вытащил из кармана тяжелый револьвер.

"Ну, конечно!
– закричал Бернардис.
– Тебе хорошо: у тебя нет детей! А когда их трое, как у меня, не очень-то расплюешься".

"Мое дело - предупредить. Теперь решайте сами", - сказал старший мастер, полируя дуло револьвера рукавом пиджака.

XXI

Сколько же это лет прошло после смерти отшельника? Три, четыре, пять Ц кто упомнит? К началу ноября деревянная будка для собаки была уже почти готова. Мимоходом - дело-то слишком незначительное, чтобы уделять ему много внимания, - об этом поговорили даже в муниципальном совете. И не нашлось человека, который внес бы куда более простое предложение - убить пса или вывезти его подальше. Плотнику Стефано поручили сколотить будку таким образом, чтобы ее можно было установить прямо на ограде, и еще выкрасить ее в красный цвет: все-таки будет гармонировать с кирпичным фасадом собора. "Что за безобразие! Что за глупость!" - говорили все, стараясь показать, будто идея эта пришла в голову кому угодно, только не им. Выходит, страх перед собакой, видевшей бога, уже перестал быть тайной?

Но установить будку так и не пришлось. В начале ноября один из подмастерьев пекаря, направляясь, как обычно, в четыре часа утра на работу через площадь, увидел на земле у ограды неподвижный черный холмик. Он подошел, потрогал его и бегом пустился в пекарню.

"Что там еще такое?" - спросил Дефенденте, увидев напуганного мальчишку.

"Он умер! Он умер!" - с трудом переводя дух, выдавил из себя тот.

"Кто умер?"

"Да этот чертов пес... Лежит на земле и уже твердый, как камень!"

XXII

Так что же? Все облегченно вздохнули? Предались безумной радости? Ну, конечно, эта доставившая им столько неудобств частичка бога наконец-то покинула их, но слишком много времени утекло. Как теперь повернуть вспять? Как начать все сначала? За эти годы молодежь приобрела другие привычки.

В конце концов воскресная месса тоже ведь какое-то развлечение. Да и ругательства почему-то стали резать ухо. Короче говоря, все ждали великого облегчения, но ничего такого не испытали.

И потом: если бы теперь возродились прежние, свободные нравы, не было бы это равносильно признанию? Сколько трудов стоило скрывать свои страхи, а теперь вдруг взять да и выставить себя на посмешище? Целый город изменил свою жизнь из почтения к какой-то собаке! Да над этим стали бы потешаться даже за границей!

Но вот вопрос: где похоронить животное? В городском саду? Нет, нет, в самом центре города нельзя, его жители и так уже натерпелись достаточно. На свалке? Люди переглядывались, но никто не решался высказаться первым. "В инструкциях такие случаи не предусмотрены", - заметил наконец секретарь муниципалитета, выведя всех из затруднительного положения. Кремировать пса в печи? А вдруг после этого начнутся инфекционные заболевания? Тогда зарыть его за городом - вот правильное решение. Но на чьей земле? Кто на это согласится? Начались даже споры: никто не хотел закапывать мертвую собаку на своем участке.

А что, если захоронить ее рядом с отшельником?

И вот собаку, которая видела бога, положили в маленький ящик, ящик поставили на тележку и повезли к холмам. Дело было в воскресенье, и многие воспользовались случаем, чтобы совершить загородную прогулку. Шесть или семь колясок с мужчинами и женщинами следовали за тележкой с ящиком; все старались делать вид, будто им весело. День, правда, выдался солнечный, но застывшие поля и голые ветки деревьев являли не такое уж радостное зрелище.

Подъехав к холму, все высыпали из колясок и пешком потянулись к развалинам древней часовни.

Дети бежали впереди.

"Мама, мама!
– послышалось вдруг сверху.
– Скорее! Идите сюда, смотрите!"

Прибавив шагу, все поспешили к могиле Сильвестро. С того давно забытого дня, когда его похоронили, никто сюда больше не поднимался. под деревянным крестом на могильном холмике лежал маленький скелет, от снега, ветра и дождя ставший таким хрупким и белым, словно был сделан из филиграни. Скелет собаки.

Волшебство природы

Пятидесятидвухлетний художник-декоратор Адольфо Ло Ритто уже лежал в постели, когда в замочной скважине повернулся ключ. Он посмотрел на часы: четверть второго. Это пришла домой его жена Рената.

Снимая свою шляпку из птичьих перышек, она остановилась на пороге комнаты; на лице ее застыла деланно-непринужденная улыбка. Во всем облике этой тридцативосьмилетней худощавой женщины с тоненькой талией и от природы по-детски надутыми губками было что-то вызывающе бесстыдное.

Не отрывая головы от подушки, муж с укоризной, слабым голосом сказал: "Мне было плохо".

"плохо, говоришь?" - равнодушно спросила она, подходя к шкафу. "да, приступ этих моих ужасных колик... думал, не вынесу..."