Рассказы македонских писателей
Шрифт:
— Как почти? Что значит почти? — он умолял ее объяснить.
— Два года назад приехали индийцы, посмотрели, подумали и сказали, что мы им подходим, тем более что у нас живут их сородичи. Но потребовали выполнить одно условие.
— Какое условие, мать их? Чего они от нас хотели?
— Чтобы мы стали черными, как их сородичи, которые живут у нас! — сказала она. Было видно, что она с удовольствием наблюдала за запутавшимся и сбитым с толку чаирчанцем, напуганным ее рассказом о событиях, которые произошли после его реинкарнации и о которых он, по понятным причинам, не мог знать. — И, возможно, у нас бы и получилось, — продолжила она. — Мощная пропаганда быстро нас убедила, что это условие мы сможем очень легко выполнить. И тут нас всех принялись чернить. Больницы и клиники, где проводили операции, были переполнены гражданами, терпеливо ждавшими в очереди, чтобы их перекрасили
— Господи, — уже плакал он, — и мы что теперь, часть Индии?!
— Ни в коем случае, — ответила она хладнокровно, — едва с покраской все наладилось, как поменялось правительство. А у нас любое правительство, как ты знаешь, хочет все начать заново. Мы быстро отказались от намерения присоединиться к Индии и начали переговоры с китайцами.
— С китайцами? — рыдал в отчаянии бедняга, сидя на ветке. — Да с китайцами-то, мать их, у нас что общего?
— Я не знаю, что общего, — сказала она, похоже, сама немного сбитая с толку, потому что, упомянув китайцев, она в первый раз вроде как и сама немного испугалась, стала более осмотрительна в выражениях и жестах, — но они сразу же согласились принять нас — конечно, после выполнения их условия. Думаю, ты понимаешь, какого.
— Нет, не понимаю. Какого же? — сказал он, но, когда немного подумал, схватился за голову и завопил: — Только не это! Я не хочу даже и думать, что мы и на это согласились! — бедняга ронял крупные слезы с высокого ясеня, орошая жаждущую траву внизу.
— Согласились, поверь мне. Как попки. Мы же спецы по принятию всяких решений, так ведь? Так вот, правительство приняло решение, мы, понятно, с ним согласились. Вот нам и сделали косые глаза! А ты что думаешь, почему я такая? — она повернулась к нему, и он ощутил на своей мордочке ее дыхание, пахшее свежим мхом. — Погляди на меня повнимательнее! Видишь, у меня один глаз косой? Как раз утром я отправилась в судебную палату, там мне должны были скосить и второй, но тут меня сбила машина, и я реинкарнировалась в ласку с одним косым глазом! Надеюсь, не заметят, когда мы войдем в Китай, — сказала она с тревогой. — Как ты думаешь, а?
Чаирчанец сидел на ветке, ошарашенный, онемевший и потрясенный. Перед его глазами проносилась вся его первая, смешная, жизнь, потом вторая, вплоть до последнего момента. Ему показалось, что он просидел тут на ветке целую вечность, свернувшись в комок. Он думал. Наконец, по-видимому, осознав свое заблуждение относительно Господа, он повернул голову к небу и сказал:
— О, Боже, прости меня, что я пытался размышлять в глобальном масштабе, что я вмешивался в твои дела и критиковал твои действия. Я был не прав! Воистину, никто не ведает путей твоих и никто, кроме тебя, не знает, что лучше для мира и для людей! Теперь я буду заниматься только своим делом и радоваться жизни, которую ты мне дал, пусть и в образе самого обычного маленького чаирского зверька!
Потом приподнял лапку, притянул испуганную подругу к себе, обнял ее, а под утро они вместе залезли в безопасное дупло в стволе ясеня в чаирском парке.
Вскоре он радовался, как ребенок, когда, преодолев неопытность, понял, как ласки занимаются любовью.
Димитрие Дурацовский
Циветта, ангел смерти
Сначала незаметно, а потом с силой, которая нарастала, как волна, меня с головой захлестнуло какое-то болезненное предчувствие. Я спрашиваю себя, связано ли это каким-либо образом с моими догадками. Я чувствую, что список, который я составляю, неполон, кого-то в нем не хватает. То, что началось много лет назад, совсем даже не наивная игра. Ящики моего письменного стола завалены вырезками и заметками. С каждым днем накапливаются материалы, дополняющие мой список. Я знаю, что такая работа бесполезна, надо разобрать собранное. Но, прежде чем поставить точку, необходимо определить еще что-то. Имя.
Интересно, сомнения охватывают только меня или и с другими это случается? Могу ли я со своей субъективностью реально понять суть проблемы? Боюсь, что то, что я говорю: «Бруно уважал меня, а я его нет» — выглядит бестактным и обидным.
Я перескакиваю в своих мыслях, в тщетных воспоминаниях, с одного на другое, отрицая годы, действуя наперекор логике. Циветта Леонида, фараонова мышь, чье чучело, одно из немногих в мире, хранится в темном хранилище Естественнонаучного
музея им. д-ра Николы Незлобинского подальше от глаз посетителей, спрятанное, похороненное.Леонид. Одно из имен, которые я часто вспоминаю, человек с Тлёна, имя из моего списка, нуждающееся в определении, дающее возможность написать выдуманную, сконструированную, пародийную биографию.
Его уроки были для нас самими интересными. Мы ждали их с нетерпением, и, когда он появлялся, в классе наступала полная тишина. Он очень хорошо рисовал различных насекомых, птиц, бабочек, морские ракушки, какие-то аморфные формы, но больше всего нас привлекали его необычные рассказы. Они были на знакомые темы, но при этом настолько удивительные и фантастические, что мы часто задавались вопросом, могли их сам придумать этот странный человек в длинном поношенном пиджаке и с огромной печалью в глазах. Мы знали, что в нас, учениках, он видит своих единственных друзей. Чаще всего он рассказывал о каком-то ребенке, о его детстве, но то, что он говорил, не имело ничего общего с детством любого из нас. Может быть, он говорил о себе? Он рассказывал нам о необычных магазинах циветт, их витринах и полках, скрывающих много чудесных предметов, таких как старые компасы и метрономы, или живые саламандры, корни мандрагоры, гомункулы и необычные книги и атласы.
Его рассказы я никогда не забуду.
Меня всегда привлекали их слабо освещенные, темные и удивительные внутренние помещения, сильно пахнущие краской и лаком и сохранившие едва уловимые ароматы далеких стран и диковинных вещиц. Там можно было найти всякие редкости — бенгальские огни, волшебные шкатулки, марки давно исчезнувших стран, китайские переводные картинки, индиго, колофонскую смолу из Малабара, яйца экзотических птиц, попугаев, туканов, живых саламандр, драконов, корень мандрагоры, нюрнбергские механизмы, гомункулов в банках, микроскопы и бинокли и, главное, редкие и необычные книги, старинные фолианты, полные прекрасных рисунков и удивительных историй. И, наконец, незаметно стоящее в нижней части витрины чучело фараоновой мыши, ихневмона. Животного, о котором мы только читали в старых пыльных энциклопедиях в кожаных переплетах, рваных учебниках по зоологии и других редких книгах и учебных пособиях.
Чувствовалось, что его настроение меняется день ото дня. Мы знали, что это происходит под влиянием страшной реальности, которая его окружала, но еще более от темной и глубокой пустоты, захватывавшей его ум. Чего-то ему не хватало, может быть, всего лишь нескольких фраз, чтобы закончить рукопись, название которой он знал прежде, чем начать писать свой роман. Избавитель. Мессия.
Насколько правы те, которые утверждают, что Бруно наслаждался своим мазохизмом? Своим желанием небытия? Правда ли, что он хотел быть униженным, слугой, ничем?
Какая-то предопределенность держала Бруно в городе. Рукопись, его последняя надежда, его побег и освобождение, становилась для него все более далекой, чужой. Он даже не пытался завершить ее. Он знал, что все напрасно. Он чувствовал, что конец романа должен быть чем-то совершенным, несравненным. Он не мог и представить себе, насколько близок к тому, о чем он так мечтал. Ему достаточно было вспомнить о договоре. О портрете, который он по договору сделал для Ландау. Тот не был полностью удовлетворен работой, хотя портрет был верен. Он чувствовал некоторую неопределенность, какой-то неясный страх перед Ландау. Он спрашивал себя, в чем его ошибка, но тщетно. Его единственной ошибкой был сам договор с этим человеком.
Он вышел из своей бедной комнаты, облачившись в старый длинный поношенный пиджак, в котором ему было теплее. Выход на улицу не доставлял ему никакого удовольствия. Он был затерян в хаосе возможных миров, которые его окружали. Улица была пуста, немногие прохожие спешили по домам, чтобы успеть до комендантского часа. Вдруг он почувствовал, что кто-то останавливает его, ощутил чью-то руку на своем плече. «Бист ду Бруно?» — спросил его незнакомец. Смущенно и робко он ответил утвердительно, и в тот же момент страшный жар пронизал его тело. Медленно падая на мерзлую землю, он заметил, что человек (на миг ему показалось, что это был Ландау, заказчик) в одной руке держит пистолет, а в другой небольшое животное с пятнами на теле, которое вдруг напомнило ему прекрасные дни детства, его любимую игру, игру одинокого ребенка, когда он рассматривал витрины магазинов, чьи пахучие недра содержали разные замечательные предметы, так сильно манящие детскую душу. Он вспомнил чучело фараоновой мыши внизу витрины — остановивший его человек держал в руке такое же животное, только живое.