Рассказы не про всё

Ездили и за красной смородиной – дикой, ужасно кислой ягодой, что росла в горах прямо на скалах. Кажется, это тоже было обязательной ежегодной поездкой всех желающих работников школы. Желание отца, конечно же, никто не спрашивал, но ему поездка в горы нравилась и ездил за смородиной он тоже с удовольствием. Мама за смородиной ездила не всегда, боялась лазить по камням, поэтому из поездок за «кислицей», как ее иногда называли, отец порой возвращался без ягоды или с маленьким лишь бидончиком рубиновых горошин.

Отдельными и нерегулярными были еще множество всяких коллективных поездок за клюквой, костяникой, на рыбалку (тут только мужчины, да и то только избранные, свои), за вениками, и… мало ли еще зачем. А вот просто так на природу, куда-нибудь в горы или на Телецкое озеро, например, коллективом не ездили. Народ был практичный, без пользы и причины от дома далеко не отлучался. Просто на природу отец любил ездить сам, с нами – семьей – или с кем-то из близких друзей.

Мастер на все руки История седьмая

То, что у отца золотые руки, было известно всем. Он мог сделать почти все, хотя и не за все брался и, конечно, не одинаково во всем разбирался. Особенно виртуозно он обращался с деревом, владея инструментом с детства, когда часами про водил время в столярке своего деда, которого считал своим главным учителем. Столярничал и плотничал он профессионально и очень любил эту работу. Вся мебель дома от табуреток, столов, шкафов, этажерок, тумбочек и до диванов, была сделана его руками. Он любил дарить знакомым что- нибудь из мебели или домашней утвари. Сделанная им мебель была не просто функциональна и обычного стандартного вида, а всегда имела индивидуальность в виде украшений, секретов, точеных элементов или выжженных узоров. Узоры и рисунки он собирал отовсюду, но и сам сочинял их, может быть, и не всегда удачные, но всегда вписывающиеся в общий концепт его работы. В конце жизни он занялся еще и резьбой по дереву, и этим наслаждался, зачастую просиживая целые ночи над досками из кедра или липы, а наутро шел на уроки в школу.

Если с деревянными работами было понятно, да и со знанием механизмов, машин, станков и прочим железом тоже, то вот чего я совершенно не мог понять, так это откуда он разбирался в электронике. Не в той, правда, электронике, что сейчас, а в той, советской, годов до 90-х. Дома до сих пор во всех углах и старых ящиках попадаются разномастные радиолампы, трансформаторы, конденсаторы и прочие радиодетали. Ему без конца приносили телевизоры, приемники, громоздкие магнитофоны, пылесосы, скороварки и прочие порой непонятные, хитроумные бытовые штуковины. Он никому не отказывал, брался за работу, порой не на шутку ругаясь, но всегда справлялся с задачей. За работу он никогда не брал денег. В принципе. Нисколько и никогда. Если кто-то деньги пытался по-хитрому все равно ему всучить, он всегда возвращал их и старался потом больше с этими людьми не связываться. Конечно, иногда его благодарили каким-нибудь другим способом, например, испеченным вкусным пирогом, только что выловленным тайменем или стерлядкой, против этого он не возражал.

Когда отца не стало, то часть его славы мастера-умельца пала и на меня совершенно незаслуженно, неоправданно. Несколько раз, когда я находился дома в отпуске, к маме приносили что-нибудь починить: «Пусть Коля посмотрит…». Соседка по двору врач-фронтовик Нина Александровна принесла свою «чудо-печку», которую отец чинил бессчетное количество раз и все смеялся, что с закрытыми глазами может рассказать о всех ее царапинах: «Только Тычинский мог мою «чуду» отремонтировать, ему доверяла. Теперь, Коля, тебе доверяю, ты сделаешь…». Отказать нельзя, не поверят, что не умею. Сам не знаю, каким чудом, починил это «чудо». Еще был случай, уже через десяток лет как отца не было, когда сосед, его ровесник и приятель, попросил «зайти посмотреть телевизор», в смысле починить, «тебе же раз плюнуть…». И не черно-белый советский, а уже относительно новый цветной. Для меня, хоть и инженера, но совсем в иной области, телевизор, что старый, что новый – темный лес и ящик с фокусами. Однако сказать, что не умею, не понимаю, не возьмусь, невозможно – и не поверят, и обидятся. Взял индикаторную отвертку, зачем-то паяльник, плоскогубцы, и с серьезным видом пришел к соседу. Телевизор не показывал совсем. Снял заднюю крышку, это я умею, собрал внутри паутину и стал тыкать отверткой куда попало. Вынул несколько панелей, почистил контакты и воткнул их на место. Когда привернул заднюю крышку и, ожидая очевидного результата, включил телевизор, то снова произошло чудо – телевизор заработал. Думаю, что это оттуда моими руками, а может, и вовсе не пользуясь ими, не дал мне пасть в глазах его бывших друзей он, мой отец.

Знания – сила История восьмая

Он, конечно же, был самоучкой, в том смысле, что до всего добирался сам. Отец много читал, во всяком случае с тех лет, что я себя помню. Скорее всего раньше, до того как он стал работать в школе, он читал меньше, так как просто невозможно было бы ему найти для этого времени, он всегда работал, всегда был занят. Но вот позже, где-то годам к тридцати, книги его не покидали никогда. Чтение его было бессистемным, хаотичным. Охотно проглатывал и детективы, и серьезные художественные произведения, и научно-популярные книжки, и строго технические. Однако и формальное образование он тоже получил, но не самым простым и обычным образом.

Основным, базовым образованием, с которым он шагнул в самостоятельную жизнь, была семилетка в украинской деревне в военное и послевоенное время. Что это такое, представить сейчас трудно, но я вспоминаю отрывочные его рассказы о том, как он учился писать на полях немецких газет сажей, разведенной в воде. В школу ходили не каждый день и по очереди с сестрой, близкой к нему по возрасту, потому что ботинки у них были одни на двоих. Старшие братья и сестры тоже делили не только одну обувь, но и многое другое. В младших классах во время войны детей обучал сельский поп, который не выпускал из рук розги. Так отец научился читать и писать, и надо сказать, что хотя он всю свою жизнь писал с ошибками (как, впрочем, и я), но вот почерк у него, в отличие от моего, всегда был красивый, ровный, аккуратный и даже с некоторым изяществом. Меня особенно восхищала черточка над строчной буквой «т», она присутствует во всех его письмах и записках. Я даже пытался подражать ему и писать похоже, но у меня с черточкой получалось еще хуже, чем без нее.

После школы он учился в училище механизаторов, но про это я ничего не знаю, кроме того, что он стал комбайнером-механизатором. Думаю, там больший упор был на практические знания и навыки, нежели на теорию и чертежи. Хотя с чертежами отец всегда был на «ты», возможно, именно с тех времен.

Про вечернюю школу я уже писал. Да, его заставили в нее пойти, как только он стал работать в школе. Но думаю, что он не слишком на самом-то деле и сопротивлялся, потому что его просто магически тянуло к знаниям, образованию, всему новому. Он любил образованных, грамотных и умных людей, дружил с такими. Например, помню, что когда нам дали квартиру в многоквартирном новом доме, он мгновенно подружился с нашим соседом – чудным пожилым профессором по фамилии Драгиль, который преподавал, кажется, физику в Бийском политехе. Этот наш дом был необычным. Он предназначался для учителей, и тогда, в 1965 году, почти все двенадцать его квартир были учительскими. Вот и профессор попал каким-то образом в эту компанию. Отец часто по вечерам уходил в квартиру напротив, а про чудаковатого профессора рассказывали (у него все-таки были странности), что при знакомстве он стал представляться как профессор Тычинский. Фамилия отца ему понравилась. Когда их семья вскоре переехала в Новосибирский академгородок, этот дедок оставил отцу много разного рода старинных приборов, назначение большинства которых для меня и сейчас остается загадкой.

Вечерняя школа заняла, кажется, целых четыре года. Давалась она ему очень тяжело, в два этапа (восьмилетка и одиннадцать классов), и несколько раз он пытался ее бросить, но каждый раз его либо уговаривали, либо вынуждали вернуться. Более радостным, счастливым я его не видел, чем когда он получил выстраданный аттестат о среднем образовании.

Следующей ступенькой в образовании, на которую он шагнул сразу же, был техникум. Барнаульский сельскохозяйственный. В нем он учился заочно, усердно, старательно и ответственно. Помню его поездки в Барнаул на долгие сессии, его рассказы по возвращении о строгостях преподавателей и особенностях городской жизни. Еще он каждый раз увозил с собой испеченный мамой огромный пирог с картошкой и рыбой, который он потом отдавал хозяйке-старушке, у которой снимал комнату на время сессии. Думаю, что обучение в техникуме у него было настоящим и он действительно изучал, разбирался во всем, что там преподавали. Единственное отступление: диплом ему помогла начисто переписать та бывшая завуч школы, что заставляла его учиться. Сам он делал слишком много ошибок. Диплом был посвящен технике выращивания картофеля. Вся наша квартира была завалена тогда книгами про картофель, про технику его уборки, чертежами и какими-то картами. До сих пор на полке дома иногда попадается книга с детальным описанием возделывания нашего национального продукта.

Последней ступенькой его обучения был институт. Я закончил девятый класс, когда он поступил в Бийский пединститут заочно. Переживал он и волновался при поступлении не меньше юного абитуриента, к каждому экзамену готовился не щадя себя. Как бы то ни было, но он поступил с первого раза. Наверняка ему шли на большие уступки, учитывая его возраст и учительский стаж. К тому же с некоторыми преподавателями он уже был знаком по работе в районо.

Учебники он читал по ночам, сидел за столом и что-то записывал. В тот период и у меня была максимальная учебная активность, и мы часто параллельно засиживались, он в большой комнате, а я в нашей маленькой, где брат или уже спал, или еще носился где-то во дворе. Однажды меня ночью разбудил громкий отцовский смех, который потом еще несколько раз повторялся. Утром я решил выяснить, что же такое веселое читал отец ночью, и на столике рядом с диваном нашел «Анатомию человека».

В институте отец учился долгие пять лет. Я тогда уже поступил в институт далеко от дома и бывал на родине лишь в каникулы два раза в год. Отцовским обучением особо не интересовался, но знал, что оно продолжалось. Институты мы с ним закончили почти одновременно. Свой голубенький ромбик с раскрытой книжкой он не носил, как, впрочем, и я свой с крылышками.

Мамины истории (другая война)

Давно собирался записать те немногие, но важные для меня рассказы мамы. К сожалению, многие истории я забыл, что-то спуталось в памяти и не дается восстановить в связное, но то, что еще помню, наконец-то решил записать. Слава богу, я могу еще что-то уточнить у нее самой, а может быть, услышать и еще новое из ее необыкновенной жизни.