Рассказы о книгах

В заключение осмелюсь выразить одно желание, искреннее и горячее. Где теперь бумаги Александра Ивановича? Как было бы хорошо издать их, с вашими указаниями! Одна «хроника русского», которую можно было бы теперь печатать без пропусков, чего стоит! Корреспонденция его должна быть кладом. Верьте, есть люди, которым дороги эти покойники, дорога мысль увековечить их имена. Пройдет наша литературная горячка, и обратятся к этим истинным образцам вкуса и просвещенной деятельности. От вас зависит многое для того, чтобы в данную минуту не оказалось недостатка в памятниках славного прошедшего.

С глубочайшим почтением и истинною преданностью имею честь быть вашим покорнейшим слугой М. Лонгинов.

Село Красное, 3-го октября 1866».

Таково собственноручное послание автора исследования о Н. И. Новикове — М. Н. Лонгинова.

На первый взгляд в письме нет ничего особенного. Может показаться даже, что пишет его весьма серьезный ученый, поставивший целью дать картину жизни прославленного своими Делами и страданиями деятеля просвещения XVIII столетия. Не забудем, что о Новикове писал Белинский, как о «необыкновенном и, смею сказать, великом человеке»3.

Не скупится на похвалы в своей книге и М. Н. Лонгинов. Однако в какую именно сторону они направлены?

В приведенном здесь письме характер деятельности Новикова обрисовывается так, что его труды, видите ли, были: «филантропические, издательские, типографские, книгопродавческие, педагоги­ческие, ученые», а главное: «масонские, розенкрейцерские, там-плиерские, иллюминатские». В исследовании М. Н. Лонгинова эта мысль получает еще большее развитие. Новиков в книге Лонгино­ва— это мистик, масон, алхимик, теософ. Лонгинов предпринимает все возможное, чтобы сделать в своей книге понятными «перевороты и отношения в русском масонстве и розенкрейцерстве времен новиковских».

Вот, оказывается, в чем главная задача «исследования» Лонгинова!

Даже по содержанию письма видно, что он в своей книге не уделяет и строки Новикову—писателю, сатирику, врагу крепостного права, врагу Екатерины II. Не просветителем, а насадителем мистицизма в России рисует Лонгинов в своей книге Николая Ивановича Новикова. За мистицизм, видите ли, его и покарала императрица!

«Он никогда не был собственно писателем,— пишет Лонгинов о Новикове,— образование Николая Ивановича было самое скудное».

Совершенно забыто, что Новиков был блестящим журналистом, чья полемика с «Госпожей Всякой Всячиной», то есть с самой императрицей, бесила ее куда больше, чем все розенкрейцеры и тамплиеры вместе взятые.

У нас еще продолжают и сегодня спорить, кто является автором знаменитого «Отрывка путешествия в...» — Новиков или Радищев? А Екатерина II не спорила—ей это было совершенно не важно. Важно было, что «Отрывок» был напечатан в журнале Новикова «Живописец», и в этом «Отрывке», как много позже писал Добролюбов, «слышится уже ясная мысль о том, что вообще крепостное право служит источником зол в народе» 4.

Екатерина II вовсе не была настолько недальновидной, чтобы не понимать — куда метили и «Письма к Фалалею», и новиковские «Пословицы Российские», в которых совсем не таким уже эзоповским языком говорилось и о том, что «Близ царя — близ смерти» или «Седина в бороду, а бес в ребро».

Да и кто не понимал, в чей адрес говорится:

«Имея седину в голове, женщина, я чаю искушением же беса, начинает думать, будто она в состоянии сочинять стихи и прозу, марает любовные сказочки, кропает идиллии, эклоги и другие мелкие сочинения, но успехов не видит...»

Или: «Старая и беззаконно проводившая дни свои женщина имела сына, которому хотя и за тридцать лет было, но он еще ничему не учился, ничего не делал и был неотступно подле своей матери. Она его ласкала, нежила, баловала и сделала наконец сущего тунеядца; беспрестанно уговаривала его жениться, но урод, заключая, что все на свете женщины так злобны и беспокойны, как злобна его мать, никогда не соглашался на женитьбу...» 5

Какая тут мистика? Намек на матушку-государыню и ее сынка-урода Павла Петровича — достаточно прямолинеен.

Подлинное лицо Новикова давно было ясно Пушкину, Белинскому, Добролюбову, Чернышевскому и Герцену. И именно в противовес им Лонгинов создает свое «исследование», в котором Новиков объявляется всего лишь издателем, книгопродавцем, мистиком и масоном. В остальном он-де «верноподданный» выпол-нитель «просвещенных предначертаний» государыни, лишь под конец запутавшийся в мистико-масонских делах.

Концепция была создана хитро и ловко и на много лет увлекла по этому пути почти все дореволюционное литературоведение. Даже Г. В. Плеханов пошел на поводу у этой реакционной легенды, так же придавая «масонству» Новикова главное и решающее значение. Советским исследователям пришлось не мало потрудиться, чтобы правильно оценить деятельность Н. И. Новикова.

* *

*

Кем же был автор книги «Новиков и московские мартинисты»?

Михаил Николаевич Лонгинов — библиограф и книголюб, автор множества заметок и статей о книжной старине. В круг литераторов он попал с детства. Его репетитором по русскому языку был молодой Гоголь6.

В свое время в обществе его любили. Он был веселый, общительный молодой человек, прославившийся как автор неприличных по содержанию стихотворений. Это было в начале пятиде­сятых годов. Его называли «поэт не для дам», и книжечку таких «опусов» он напечатал в Карлсруэ. Позже, став губернатором и сановником, он усердно скупал и уничтожал эти грехи юности.

В свое время Лонгинов был дружен с Некрасовым, хвалил Белинского, сочувственно отзывался о Чернышевском. Журнал «Современник» охотно печатал его библиографические заметки. Играл он в либерала усерднейшим образом, и в заметках его проскальзывали иногда мотивы защитника свободы печати.

К концу пятидесятых годов он резко порывает связи с демократическим и либеральным лагерями и переходит к Каткову, сотрудничает в «Московских ведомостях», «Русском вестнике» и других реакционных органах. Тон его заметок и исследований меняется.

По всему видно, что он делает это ради чиновничьей карьеры, которая быстрыми шагами идет в гору. В 1866 году он предводитель дворянства в Крапивинском уезде, в 1867 году — губернатор в Орле и, наконец, в 1871 — начальник Главного управления по делам печати, главный цензор русской литературы.

С яростью ренегата Лонгинов обрушил всю силу своего мракобе-стия на несчастную печать. Его свирепость удивляла даже видавших виды старых цензоров. Уничтожение книг стало его манией.

В 1872 году он спалил сочинения Радищева в издании Ефремова. Даже реакционное «Новое время» он обвинял «в сочувствии учениям социалистов». Поставленный на «охранение нравственности и порядка», Лонгинов показал свое лицо откровенного крепостника и стремился уничтожить все проявления прогресса. Гибель журнала «Искра» — его рук дело.