Рассказы о литературе

И вот когда Джимми Валентайн (который именовал себя теперь не Джимми Валентайном, а Ральфом Спенсером) перед самой свадьбой нес в элегантном чемоданчике набор инструментов взломщика, чтобы отдать их своему бывшему коллеге (не выбрасывать же такую драгоценность!), в этот самый момент случилась беда.

Маленькая сестренка его невесты, играя, забралась в громадный банковский сейф и захлопнула его изнутри. Семья была в ужасе: девочка вот-вот должна была задохнуться, а открыть сейф не представлялось никакой возможности.

Впрочем, для Джимми это не составило бы большого труда. Но ведь никто не догадывался о его способностях, а сам он, разумеется, меньше всего хотел обнаружить их перед невестой и всей ее родней. К тому же Джимми знал, что его давно разыскивает полиция за прежде совершенные преступления.

На карту были поставлены любовь и свобода.

Но Джимми недолго колебался. Он властно приказал всем отойти в сторону, открыл чемоданчик со своим знаменитым набором инструментов, и через десять минут, побив собственные рекорды, открыл сейф. Девочка была спасена.

Сделав свое дело, Джимми Валентайн надел пиджак, собрал инструменты и, стараясь не глядеть на свою любимую, молча направился к дверям. И, едва выйдя из дома, столкнулся с сыщиком, преградившим ему дорогу...

Как видите, и О. Генри довольно основательно играет на наших нервах. Мы уже начали сочувствовать благородному Джимми, пожертвовавшему своим счастьем ради спасения девочки. И конечно, нам будет жаль, если сыщик сейчас заберет его и все его надежды рухнут.

Но О. Генри великодушно избавляет нас от необходимости переживать за незадачливого жениха.

Увидев сыщика, Джимми грустно усмехается.

— Здравствуй, Бен! Добрался-таки до меня! Ну что ж, пойдем. Теперь, пожалуй, уже все равно.

Но сыщик ведет себя довольно странно.

— Вы, наверное, ошиблись, мистер Спенсер, — говорит он. — По-моему, мы с вами незнакомы. Вас там, кажется, дожидается экипаж...

И, повернувшись, сыщик невозмутимо удаляется...

О. Генри, написав этот рассказ, совершил нечто прямо противоположное тому, что сделал Гоголь. Истории, которая в жизни закончилась трагически, болезнью и смертью Дика Прайса, он придал трогательно-сентиментальный, наиблагополучнейший конец. В жизни восторжествовали обман и жестокость. В рассказе — взаимное благородство. Здесь все словно соревнуются в благородстве, побивая рекорды друг друга.

Только что Джимми, казалось, проявил верх самопожертвования, отказавшись от своего счастья, как сыщик немедленно превосходит его в благородстве, отпуская на свободу преступника и нарушая — может быть, тоже не без риска для себя — свой профессиональный долг. Нет сомнений, что это соревнование еще продолжится, и папаша невесты (не говоря уж о ней самой) простит Джимми Валентайну его прошлое и в их семействе воцарятся любовь, мир и благодать.

О. Генри хотел утешить своего читателя, внушить ему счастливую, хотя — увы! — и ложную веру в благополучный исход едва ли не всех жизненных трагедий.

А Гоголь?

Он, напротив, хотел растревожить читателя, потрясти его душу ужасом перед жестокостью и несправедливостью жизни.

Гоголевский Акакий Акакиевич, если уж слишком невыносимой казалась ему та или иная шутка его сослуживцев, произносил одну и ту же фразу:

— Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?

И фраза эта так пронзила сердце одного из насмешников, что, как пишет Гоголь, «долго потом, среди самых веселых минут, представлялся ему низенький чиновник с лысинкою на лбу, со своими проникающими словами: «Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?» — и в этих проникающих словах звенели другие слова: «Я брат твой». И закрывал себя рукою бедный молодой человек, и много раз содрогался он потом на веку своем, видя, как много в человеке бесчеловечья, как много свирепой грубости в утонченной, образованной светскости, и, боже! даже в том человеке, которого свет признает благородным и честным...»

А ведь то, что сказано здесь о «бедном молодом человеке», имеет самое непосредственное отношение и к нам с вами, к читателям гоголевской «Шинели»!

Переживая драму чиновника Башмачкина, такого далекого от нас и по времени и по своей сущности, мы невольно задумываемся и о себе, о своих отношениях с людьми, о своей вине перед ними.

«Я брат твой» — такие слова звенели для бывшего обидчика Акакия Акакиевича в его несмелой жалобе. Того же Гоголь хотел и от нас. Да и не только Гоголь. Нет, совсем не зря Проспер Мериме заставил своего Мержи совершить страшную оплошность: застрелить своего родного брата Жоржа. Ведь, в сущности, какая разница, кого из католиков убьет Мержи, своего ли брата или кого-то, не состоящего с ним в родстве? Ведь и тот, другой, — тоже чей-нибудь брат, у него так же бьется сердце, как у Жоржа, и о нем так же будут тосковать его родные.

Личная трагедия братоубийцы Мержи открыла для нас трагедию общую: ради фанатических предрассудков гибнут люди, которые могли бы жить в мире, быть братьями друг другу...

Вот какие мысли приходят при чтении Проспера Мериме или Николая Васильевича Гоголя. Мысли нелегкие, неспокойные, будоражащие душу.

Но ведь и Дюма и тем более О. Генри, как мы уже говорили, привлекают нас не только увлекательными приключениями, не только острыми поворотами сюжета. (Хотя эти свойства книг Дюма и О. Генри тоже приманивают к ним читательские сердца.)

Дюма пробуждает в наших сердцах восхищение благородством, бескорыстием, бесшабашной удалью своих героев. Сыщик, позволивший ускользнуть Джимми Валентайну, восхищает нас своим великодушием. Конечно, люди редко так поступают в жизни.

Но разве плохо было бы, если бы они так поступали почаще?

Горький рассказывает в своей повести «В людях» о том, как много он прочел в юности разных французских романов о «красивой жизни, полной безумных подвигов, пурпурового благородства, сказочных удач». И о том, как он на всю жизнь остался благодарен этим книгам:

«Рокамболь учил меня быть стойким, не поддаваться силе обстоятельств, герои Дюма внушали желание отдать себя какому-то важному, великому делу».

Как видите, Горький был благодарен книгам Дюма не только за полученное удовольствие, не только за счастливые минуты отдыха.

Ну, а если бы даже он был им благодарен только за это? Разве этого мало? Вот ведь и Чарлз Дарвин не постеснялся открыто сказать, что ищет в литературе лишь «успокоения и удовольствия».

Так почему же тогда мы так уверенно согласились с Эмилем Золя, который считал, что романы Дюма даже сравнивать нельзя с книгами Мериме, Стендаля, Бальзака? Почему так решительно заявили, что Гоголь выше, чем О. Генри?

Может быть, каждый из этих писателей просто хорош по-своему? И незачем выяснять, кто из них лучше? И незачем обижаться, что Александру Дюма собирались поставить памятник раньше, чем Бальзаку?

ЕСЛИ ЗАВТРА ВОЙНА...

Когда началась Великая Отечественная война, молодой поэт Михаил Кульчицкий, которого многие считали надеждой нашей поэзии, учился на последнем курсе Литературного института. Но слушать лекции о литературе, когда враг подходил к Москве, ему было невмоготу. Кульчицкий бросил институт и поехал корреспондентом во фронтовую газету. Однако и этого ему было мало. Он хотел воевать с оружием в руках и добился того, что его приняли в пехотно-минометное училище.