Рассказы о любви

Но более всего меня занимала внешность молодой аристократки. Она отличалась необыкновенной красотой, статной фигурой и изяществом, была великолепно одета, и ее движения были сколь естественны, столь и обворожительны. Я точно помню на ее левой руке, обращенной ко мне, три золотых кольца с большими камнями, а на шее тройную золотую цепь с золотыми пластинками флорентийской работы. Когда обед подходил к завершению и я вдоволь на нее насмотрелся, даже я был влюблен в нее до умопомрачения и впервые испытал в действительности эту сладкую и пагубную страсть, о которой столько раз мечтал и грезил в стихах.

После того как со стола все убрали, мы еще посидели какое-то время, отдыхая после трапезы. А потом пошли в сад, сидели в тени и наслаждались беседой на разные темы, а я даже продекламировал одну оду на латинском языке и удостоился похвалы. Вечером мы ужинали на лоджии, и когда стало темнеть, гости начали собираться домой. Я тут же предложил себя в провожатые, но Альвис уже подвел к крыльцу своего коня. Мы распрощались, три коня тронулись в путь, а я остался с носом.

В тот вечер и в ту ночь мне представилась возможность узнать кое-что о том, что такое любовь. Насколько безмерно счастлив был я в течение дня, глядя на прекрасную даму, настолько несчастен и безутешен я стал с того самого часа, как она покинула наш дом. С болью и завистью слышал я, как через час вернулся кузен, запер ворота и удалился к себе в спальню. Всю ночь я пролежал без сна, вздыхая и беспокойно ворочаясь в своей кровати. Я старался вызвать в памяти облик дамы, ее глаза, волосы, губы, ее руки и пальцы и каждое сказанное ею слово. Я сотни раз нежно и с тоской произносил ее имя — Исабель, и это было просто чудом, что никто на следующий день не обратил внимания на мой расстроенный вид. Весь день моя голова была занята исключительно тем, как бы исхитриться снова увидеть ее и, может быть, даже получить какой-либо знак приветливого расположения. Конечно, все мои мучения были тщетны, у меня не было никакого опыта, и в любви каждый, даже самый счастливый, непременно начинает с неудачи.

Через день я рискнул отправиться к их загородному дому, что можно было с легкостью осуществить тайком, поскольку он находился вблизи от леса. Я затаился на опушке и в течение многих часов только и наблюдал, что за ленивым жирным павлином, служанкой, распевающей песенки и летающим белым голубем. Я бегал туда каждый божий день, и два или три раза мне повезло: я видел донну Исабель, гуляющую в саду или стоящую возле окна.

Постепенно я осмелел и даже проник несколько раз в сад. Ворота, как правило, стояли открытыми, и я прятался за высокими кустами, сквозь которые просматривались все дорожки в саду и виден был небольшой летний павильон, облюбованный Исабель, чтобы проводить в нем первую половину дня. Я торчал там часами, не чувствуя ни голода, ни усталости, и каждый раз меня била дрожь блаженства и страха, как только я видел прекрасную даму.

Однажды я встретил в лесу болонца и с удвоенной радостью ринулся на свой пост, точно зная, что его нет дома. По той же причине я пробрался поглубже в сад и спрятался недалеко от беседки в густой листве лаврового куста. Услышав невнятный шум, я понял, что пришла Исабель. Один раз мне даже показалось — я слышу ее голос, но так тихо, что не был в этом уверен. Я терпеливо ждал в своей изнурительной засаде, что увижу ее лицо, и при этом испытывал неотступный страх, что ее супруг может возвратиться домой и случайно обнаружить меня. К великому сожалению и досаде, окно павильона с моей стороны было задернуто голубой шелковой занавеской, что не позволяло мне заглянуть внутрь. Зато меня успокаивало немного, что со стороны дома меня нельзя было увидеть.

Прождав более часа, я вдруг заметил, что голубая занавеска шевельнулась, словно за ней кто-то стоял и выглядывал в щелочку в сад. Я затих и ждал в величайшем возбуждении, что произойдет дальше; меня отделяло от окна не больше трех шагов. По лбу бежали струйки пота, а сердце отчаянно колотилось; я даже опасался, что это может кто-то услышать.

То, что случилось, поразило меня сильнее, чем выстрел в самое сердце. Занавеску отдернули резким рывком, и из окна молниеносно и бесшумно выпрыгнул мужчина. Едва я оправился от безмолвного удивления, как тут же впал в другое, поскольку в следующий же момент узнал в смельчаке моего врага — кузена. Вспышкой молнии озарило меня понимание всего случившегося. Я задрожал от ненависти и ревности и был близок к тому, чтобы выскочить из кустов и наброситься на него.

Альвис встал на ноги, улыбнулся и осторожно огляделся по сторонам. Сразу после этого из павильона через дверь вышла Исабель, обогнула его, подошла к кузену, улыбнулась и тихо и нежно шепнула: „Иди же, Альвис, иди! Адье!“

Она повернулась к нему лицом, он обнял ее и прижался губами к ее устам. Они поцеловались один только раз, но это был такой долгий и жаркий поцелуй, такой страстный, что мое сердце сделало за эту минуту тысячу ударов. Еще никогда я не видел такой буйной любви, о какой мне до сих пор было известно только из стихов и новелл, в непосредственной близости, а вид моей дамы, красные губы которой жадно и ненасытно искали рот моего кузена, буквально лишил меня рассудка.

Этот поцелуй, господа, был для меня слаще и горше любого другого, который я когда-либо испытал, целуя сам или когда целовали меня, за исключением, пожалуй, одного, о котором я вам сейчас расскажу тоже.

В тот самый день, когда моя душа трепетала как раненая птица, мы получили на завтра приглашение в гости к болонцу. Я идти не хотел, но отец приказал мне принять участие. И я опять провел целую ночь без сна и в мучениях. Мы оседлали лошадей и размеренным шагом поскакали к соседям, въехали в ворота, миновали сад, в который я так часто пробирался тайком. И если мне в высшей степени тоскливо и муторно было на сердце, Альвис с улыбкой поглядывал на павильон и кусты лавра, что приводило меня в бешенство.

И хотя на сей раз я не то чтобы не сводил глаз с Исабель за столом, однако каждый взгляд доставлял мне адские мучения — напротив нее сидел ненавистный мне Альвис, и едва я взглядывал на прекрасную даму, перед глазами тут же всплывала вчерашняя сцена. Тем не менее я время от времени смотрел на ее прелестные губы. Стол был превосходно убран яствами и винами, беседа текла весело и непринужденно, а мне кусок не шел в горло и я не принимал никакого участия в разговоре.

Послеобеденное время, протекавшее для всех в веселье и радости, тянулось для меня бесконечно, словно последняя неделя поста.

Во время ужина в дверях появился слуга и доложил, что явился нарочный и хочет поговорить с хозяином. Господин встал, извинился перед гостями, пообещал вскоре вернуться и вышел. Кузен мой взял инициативу в свои руки, и беседа возобновилась. Но отец, так мне показалось, догадался про Альвиса и Исабель и развлекался тем, что поддразнивал их всяческими намеками и странными вопросами. Так, между прочим, он шутливо спросил даму: „Скажите, донна, кого из нас троих вы захотели бы осчастливить поцелуем?“

Прекрасная дама засмеялась и пылко ответила: „Скорее всего того прелестного юношу!“ Она встала с места, притянула меня к себе и одарила поцелуем — он не был, как тот вчерашний, таким же долгим и страстным, он был легким и холодным.

Но, думаю, в том поцелуе было для меня желания и боли больше, чем в каком-либо другом, полученном мною от какой бы то ни было другой любимой женщины».

1902

ХАНС АМШТАЙН

Ну хорошо, молодые люди, не терзайте меня. Я расскажу вам кое-что из своей студенческой жизни — о прекрасной Саломее и моем дорогом Хансе Амштайне. Только не шумите и не воображайте, что речь пойдет о флирте среди студентов. В этой истории нет ничего смешного. И дайте мне еще один бокал вина! Нет-нет, белого. Закрыть окна? Нет, мой драгоценный, пусть гремит гром — это подходящая декорация для моей истории. Зарницы, гром и душная ночь создают нужное настроение. Такие современные господа, как вы, должны наконец увидеть, что и мы в свое время тоже кое-что пережили, прошли огонь и воду, все было, на нашу долю выпало немало. А вы свои бокалы наполнили?