Рассказы о Москве и москвичах во все времена
Шрифт:
Ну а главные события в пьесе, задуманной Шепелевым, должны были разыграться в непосредственной близости к крепости.
Готовился основательно и все до мелочей продумал, казалось. Изобрел дела какие-то неподалеку от Выксы и напрямик через владения Баташева поехал. А там — вот ведь несчастье какое! — на взгорке каком-то опрокинулась коляска, барин на землю вывалился да так ударился, что чуть не лишился жизни…
Дарья Ивановна сама выбежала, ручками всплеснула, разохалась, велела барина в дом нести и лекаря домашнего немедля к нему выслала. Пары дней, что Шепелев во дворце Баташева вылеживался, оказалось вполне достаточно, чтобы основательно подготовленная незримой осадой Дарья без ума влюбилась в него. К чему, собственно, дело и шло.
Дед, внешне вовсе не страшный, хотя
Было чего опасаться ему. По давности еще приглянулась Ивану Родионычу жена дворянина-соседа. Попросил по-хорошему ее уступить, да тот оказался отчего-то упрям. Баташев молчал, не показывался какое-то время, а потом вызвал того соседа к себе на примирение. Хлебосольно и обильно угощал, а потом повез завод свой смотреть. А там по его тайному знаку слуги схватили несчастного и кинули в плавильную печь… Иван Родионыч обид не забывал, не прощал и всегда добивался, чего хотел. О чем свидетельствует совсем другая история.
Один сосед отказался продать Баташеву свое имение, и тоже — ничего, нет так нет, чего уж там. Пригласил соседа в отъезжее поле. Дня два-три длилась охота, а когда сосед вернулся домой, дара речи лишился: на том месте, где усадьба его стояла, — ровное место, ни следа от построек, земля перепахана, и даже что-то посеяно…
Истории эти, как, впрочем, и много других, что про старика Баташева ходили, Шепелеву были известны, конечно. Потому-то он с такой настороженностью и взирал на деда возлюбленной. И можно понять человека, ни пуль, ни штыка на войне не боявшегося… Впрочем, он понимал, что Дарья в случае чего в обиду его уже не даст.
На свадьбе Иван Родионыч поднялся, слово сказал и заверил, что после его смерти зять получит несколько железоделательных заводов, семнадцать тысяч душ крепостных да еще полтора миллиона деньгами. Кто-то вроде бы хмыкнул, и дед добавил: таких средств не промотать, даже и при желании и большом таланте наследника. Да только не учел он размаха гусарского. Дмитрий Дмитриевич со своими сыновьями Николаем и Иваном все почти промотал, потратил на бессмысленнейшие развлечения и в долги такие влез, что оплатить их не представлялось возможным…
Ну а что Дарья Ивановна? Счастливая обладательница красивого, бравого мужа? Ее ко времени тех безобразий с наследством, нажитым дедом, на свете уже не было. Она умерла при родах второго сына.
И вся, как говорится, любовь.
Заглянул в кабак — погудел на пятак!
Кабак… И звучит-то само слово как-то унизительно для заведения. Кабак — значит, нечто поганое, грязное, где все надираются по мере своих сил и возможностей. И почему в наше время кабак выродился и стал символом самого никудышного, однако и злачного места? А меж тем кабака в Москве не сыскать: нет ни одного! Есть трактиры, бистро, харчевню встретил как-то, а кабака нет. Потому что повесь такую вывеску — и навряд ли заглянет кто.
В историю русского кабака заглянуть, не погружаясь в алкогольные пары, кое-что вспомнить — любопытно, не сомневаюсь. Для начала напомню: слово «кабак» — татарское и означает постоялый двор, где подают на заказ еду и напитки всякие. Поскольку под напитками у нас давно уж подразумевается выпивка прежде всего, о ней, желанной, и поищем в истории. Искать, естественно, будем по запаху алкоголя.
Хочется нам того или нет, надо признать: хлебное вино — вкус водки на Руси узнали только в XVI веке. Какой провидец, какой удалец завез ее из некой арабской страны, с ее первородины, — сокрыто тайной во мраке веков. И что же, не пили у нас до той
поры? Еще как пили! Но вкусности, которые и по усам-то пропустить приятно. И еще в древней Москве хмельные напитки на стол подавали, а лучшим, вкуснейшим считался мед — вареный и ставленый. И пить лестно, и тыква, если кто перебрал, на другой день не слишком трещит.Каких только медов от прадедов не научились варить: мед простой, пресный, белый и красный, боярский, обарный, ягодный и другие. Технология приготовления русского меда куда сложнее, чем перегонка водки из хлеба, потому отчасти и схватились за водку, что проще ее сделать. И конечно же, крепостью соблазнились.
Чтобы сделать, например, обарный мед, медовый сот разбавляли подогретой, желательно родниковой водой, аккуратно процеживали, соразмерно объему хмель бросали, потом варили, затем охлаждали, кидали хлебца ржаного, выжидали, пока не забродит ароматное варево, и еще чуть прикиснуть давали, а уж потом в охлажденном виде разливали по бочкам. Даже иностранцы, в Москве побывавшие, хвалили взахлеб наши меды, потому что нигде ничего такого не делали. Так что надо признать: водка не наш поначалу, не русский напиток. Раньше, чем у нас, она появилась в XIV веке в Германии, в XV — в Швеции.
Однако ж давайте заглянем в кабак. Точно известно, когда в Первопрестольной возник самый первый кабак: в 1552 году по повелению Ивана Васильевича. Вернувшись из Казани с победой и предав огню все ханские кабаки, царь не только в Москве запретил водку пить, но и по всем весям гонцов разослал, чтобы и нигде не пили. Оставил Грозный водку только опричникам — пусть услаждаются и служат преданно.
Для них, для своих лихих и скорых на руку в расправе опричников, приказал царь выстроить кабак на Балчуге — на другой стороне реки, против Кремля. «Балчуг» — тоже слово татарское: болото, хлябь, грязь.
На том месте, где сейчас роскошный отель «Балчуг» стоит, тогда и было болото.
Райская жизнь пошла у опричников — пей, сколько влезет, все бесплатно! Угощает царь-батюшка, побереги его. Ну а пили без меры, значит, вконец распоясывались и безобразничали — что хотели творили. Народ стремился стороной обходить первый кабак, а если и заглядывал, только зная, что нет никого из опричников. Была и еще одна причина, по которой народ кабак тот не жаловал: к хлебному вину не привыкли еще. Казалось оно тогда москвичам, да и всем, пожалуй, русским слишком горьким и зело крепким — не по вкусу просто. Постепенно во вкус вошли, однако.
Царь Федор Иванович, взойдя на престол, одним из первых своих указов приказал извести кабак, в глазах благочестивых — рассадник заразы. И в основном сделал он это по настоянию негодующего народа.
Опять, словно грибы, произрастать стали харчевни, где только поесть можно было. Очень было похоже на наше последнее советское время, когда и в ресторанах Егор Лигачев, тогдашний секретарь ЦК КПСС по идеологии, запретил подавать спиртное и торговать им в магазинах. А раз запрет, значит, в дело вступают подпольные силы — и никакой управы на них не найти!
А ведь корчмы и харчевни — древнеславянские питейные заведения в России бог знает когда появились. Пили меды, пиво и квас — о лучшем и не помышляли. Это уже от славян корчма, как таковая, перекочевала на запад Европы — путь ее по страницам истории вполне прослеживается. Однако и в корчму постепенно проникать стало питье. Народ требовал — хозяину на руку. Вот и сговорились легко.
Кабак тоже не почил безвозвратно. Борис Годунов надумал на том же самом месте кабак в Москве возобновить ради того, чтобы народ побаловался и чтобы направить в казну поток доходов. Прикинули: должно пойти. И вправду, пошло. Особенно после того, как отдал частным лицам на откуп продажу хлебного вина, медов и пива. Развитие кабачного дела как в столице, так и по окраинам пока еще сдерживалось, на самотек не пускалось. Алексей Михайлович, приняв престол, настрого наказал, чтобы в Москве было три кабака, а во всяком другом городе — по одному. Под контролем царским дело это не удержалось, и кабаки сначала по-темному, а потом и в открытую стали везде появляться. Вот в это самое время на московских улицах начал попадаться пьяный вусмерть народ. Прежде Москва такого не видывала…