Рассказы о походах 1812-го и 1813-го годов, прапорщика санктпетербургского ополчения
Шрифт:
Из Инстербурта пошли мы на Велау. Это было 6-го Февраля нашего стиля, после сильной зимы наступила ранняя весна. Жаворонки пели по полям. Крестьяне работали уже на своих нивах. Для Петербургского жителя, уверенного в постоянстве своего климата, появление весны в начале Февраля — было очень любопытно и приятно.
Я сказал выше, что Маршрут, данный нам из Вильны, шел на Велау и Кенигсберг, — но как мы очень медленно спешили во все это время, то и не знали, что военная дорога была уже переменена; печатными объявлениями по городам сообщалось идущим Командам, что вместо Велау, они должны идти на Алленбург, Прейсиш-Голланд, Эйлау к Мариенбургу на Вислу. Не знаю, читал ли об этом мой Поручик, — но только он не полагал себя в обязанности переменить своего Маршрута. Мы преспокойно пошли на Велау. Это дало повод к весьма неприятной истории, за которую я, не смотря на мое пристрастие к Прусакам, до сих пор еще сердит на них.
Команда наша всегда брала от одного перехода до другого несколько фурманок, (которых отпуск в Пруссии был уже без затруднений) — и мы с Поручиком, всегда уезжали на одной из них вперед с одним солдатом-квартирьером
«Вот вздор! закричал мой поручик предписание Магистрата не мне, а тебе; у меня есть от Виленского Коменданта Маршрут и я его не переменю по воле твоего Магистрата. Давай квартиры и продовольствие, — а не то мы сами все возьмем.
Все это я, как Переводчик передал Шульцу, смягчив по возможности, но он отвечал, что не может дать квартир, а советует нам ехать в Велау к Бургомистру, который один может приказать ему. Самовластно же занимать он нам не советует, потому что он прикажет крестьянам не впускать нас и не давать нам ничего. Поручик мой сбесился, — и без дальних околичностей — хлоп Шульца по щеке так, что шапка у него далеко слетела и сам хозяин ее чуть чуть не покатился за нею. Довольно хладнокровно поднял Шульц шапку и сказал, что Г. Офицер будет отвечать за свой поступок, но что ни квартир, ни продовольствия все-таки нам не будет. Группы крестьян собрались между тем около нас и хотя Физиономии их выражали почтительное недоумение, но речи Шульца, предлагавшего отправить нас в город, начинали волновать умы. Всякое слово Шульца спешил я переводить своему Поручику, — и тот рассудил, что до прибытия команды, надобно будет держаться в оборонительном положении, — а потому, растолкав несколькими Русскими приемами часть толпы, нас окружавшей, проложил дорогу к выбранному нами жилищу. — Здесь заперли мы ворота и все двери, и подкрепленные солдатом — квартирьером, решились выдержать осаду и даже штурм, если до того дело дойдет. Севши у отпертого окошка, наблюдали мы за всеми движениями новых неприятелей, но не видали однако сильных приготовлений к атаке. Толпы крестьян ходили взад и вперед и советовались между собою. Речи их ясно нам были слышны; все они обвиняли упрямство Шульца и готовы были принять и продовольствовать нас. — Время между тем проходило, команда должна была скоро явиться и Поручик мой с нетерпением ждал ее, грозя перейти тогда к наступательным действиям. Я уговаривал его сколько мог, чтоб он со мною поехал в город к Бургомистру, который верно не откажет в гостеприимстве Русским солдатам, — и Поручик почти соглашался на эту меру осторожности, — по сперва хотел видеть, что предпримет Шульц, с разбитой шапкой? — Вдруг на улице показалась значительная толпа крестьян, предводимая Шульцом и еще каким-то существом в зеленом мундирном сюртуке и в треугольной шляпе с султаном. Остановясь пред окнами требовали они впуска. По приказанию Поручика объявил я им, что они могут говорить и оттуда. Посоветовавшись между собою, Шульц просил нас, чтоб мы дозволили Г. Вег-Инспектору (дорожному Смотрителю) явиться к нам для переговоров. Поручик согласился, квартирьер отправился с ружьем к воротам, — обтер их и, держа ружье на руке, звал Его Благородие Прусского Офицера. Опасения наши были напрасны; никто и не подумал идти за ним. Ворота однако, заперли, — и это кажется довольно беспокоило Прусака. — Явясь к нам, он довольно важно и протяжно начал говорить нам об обязанностях проходящих команд, о дисциплине, о дружбе Пруского Короля с Русским ИМПЕРАТОРОМ.
«Да что он тебе там за дичь несет целый час, вскричал наконец мой Поручик с нетерпением. Спроси его только: дают ли нам здесь квартиры и продовольствие?» я повторил его вопрос.
«Нет!» отвечал Г. Вег-Инспектор очень хладнокровно.
«Ну, так пусть убирается к… черту, — а мы здесь останемся и чего нам не дадут добровольно, то возьмем сами.» Я перевел и это.
«За насильство вы будете в большой ответственности, продолжал Прусак и опять начал длинную тираду о должностях человека и воина.»
«Да расспроси ты его, братец, кто он такой, какого чина и по какому праву пришел нас учить уму разуму?»
Г. Вег-Инспектор очень важно описал мне свою должность: смотрителя дорог и очень смиренно прибавил, что он почти Офицер.
Едва узнал об этом Поручик, как вскочил с бешенством. Ах ты, сукин сын! и Унтер-Офицер смел меня учить, смел со мною сесть (мы его сами пригласили сначала)! Вон сей час! а не то я тебе велю гундерт фухтелей задать по-русски.» — Этого я уже не переводил. Прусак понял все сам из жестов и голоса Поручика. С поспешностью ретировался он из комнаты, квартирьер отпер ему ворота, — запер их снова и на улице начались опять шумные совещания. Теперь голос Шульца был подкреплен Полу-Офицером, — и оба требовали содействия крестьян, чтоб нас насильно отправить в город. Крестьяне однако же не двигались с места и советовали лучше обойтись дружелюбно. — Вдруг в конце улицы раздался звук трубы (в нашей команде был один кавалерийский трубач, который со своим инструментом исправлял должность барабанщика). Это была наша команда, важно и чинно вступавшая в деревню. С восторгом вскочил Поручик. «Вот я их теперь, всю эту ракалью!..»
закричал он, велел отпереть ворота и бросился на улицу; я последовал за ним умоляя его: быть осторожными «Э, братец, не бойся! теперь-то я им и покажу, как Русские поступают….» — «Но ради Бога не насильственно,» — «Будь спокоен!»Тотчас же выстроил он всю команду в боевой порядок и приказал послать за Шульцом и Вег-Инспектором. Они явились — а с ними небольшая группа крестьян, которая однако же остановилась в почтительной от нас дистанции. Поручик потребовал себе две Фурманки и спросил Шульца: может ли он их получить добровольно, или должен взять насильно. Шульц приказал, чтоб в 1/4 часа Фурманки были готовы. — «Теперь обоих вас и Шульца и этого Унтер-офицера, беру я под арест и довезу в город к Бургомистру с жалобою на то, что один отказывал Русским войскам в ночлеге и пище, а другой возбуждал против нас крестьян к насильственным мерам.»
Оба заерошились. — «Как под арест! только Начальство Его Величества Короля Прусского может нас арестовать….» — Прошу смирно, отвечал Поручик. Это уж не ваше дело судить о том: имею ли я право, или нет, а что имею на это средство — так вы сами видите. (При этом указал он на грозный вид команды). Следственно выбирайте сами. Хотите ли добровольно, как арестанты, ехать со мною в город или хотите быть связанными?» И то, и другое им очень не правилось. Они, обратились к крестьянам требуя их защиты, — но те не двигались с места, а советовали ехать добровольно в город. — Оставалось покориться своей участи. Явились фурманки, — и в одну сели мы с Поручиком, а в другую посадили двух арестантов и двух дюжих кавалеристов, для надзора за ними. Команду поручили Фельдфебелю, приказав ему стоять смирно и под ружьем на улице до нашего возвращения. Наконец отправились мы в Велау и явились к Бургомистру.
Я рассказал ему все происшествие в самых пышных Немецких фразах — и дипломатика его стала в тупик. Он не мог официально допустить, чтоб военная команда, вопреки недавно обнародованным приказаниям, следовала другим маршрутом, — но не мог также и приказать в тогдашних политических обстоятельствах, чтоб команде Русских, израненных воинов, было отказано в гостеприимстве. Он однако же выпутался из своего затруднительного положения. Оба наши арестанта были призваны, — получили строгий выговор, Вег-инспектор отравлен под арест, — а Шульцу приказано команду нашу принять и продовольствовать как сего дня, так и завтра. (Поручик объявил, что ему дневка необходима) Нас же Бургомистр просил после дневки идти на Алленбург, по новопредписанной военной дороге. Поручик потребовал себе письменного объявления. Оно было тотчас же дано, — и мы поехали с Шульцом обратно. Таким образом по пословице: и волки были сыты и овцы целы. — С торжеством возвратились мы в деревню. Команда стояла еще под ружьем. Мы велели собраться крестьянам и объявили им приказание Бургомистра. Шульц принужден был подтвердить его — и через полчаса мы были с жителями наилучшие друзья.
Пропировав тут два дня, пустились мы по новой дороге — и везде были принимаемы охотно. Остальной поход до Мариенбурга не имел уже никаких происшествий, не представлял уже ничего замечательного. Только Прейсиш-Эйлау остановило меня на целые сутки. — Шесть лет прошло со дня знаменитой битвы, на полях этих бывшей — и сколько с тех пор перемен в политическом составе Европы! (Я не предвидел, что с небольшим через год произойдут еще удивительнейшая). Я ходил осматривать все окрестности Кроме знаменитого кладбища, где в день битвы была главная квартира Наполеона и где горсть Русских подкравшись в метелице, чуть-чуть было его не захватила, — не осталось ни какой достопамятности этого сражения. Даже не многие из жителей знали подробности битвы. Судьба Прусской Монархии висела тогда на волоске — а жители Эйлау очень равнодушно вспоминали об этом дне. — Так чувство настоящего ослабляет и истребляет впечатления прошедшего!
Наконец мы дошли до цели Маршрута. Мы были на Висле в Мариенбурге. Явясь к Коменданту, мы получили от него приказание сдать команду и расположиться на квартире впредь до распоряжения. — Отсюда уже отправляли команды не сотнями, а тысячами. — В тот же день узнали мы, что все наше Ополчение собрано в Мариенбурге и идет вниз по Висле к осаде Данцига. Я бросился отыскивать свою дружину, — но она осталась на границе в Юрбурге. Следственно я остался сиротою. Комендант давал мне на выбор: или идти с командою к главной Армии, где меня верно прикомандируют к какому-нибудь полку, — или явиться к Генералу Ададурову, командовавшему тогда С. Петербургским Ополчением, который меня также причислит к которой-нибудь дружине, — или даже наконец возвратиться в Юрбург. Последнее я решительно отвергнул, — а выбрал второе. В сражениях я уже был; — хотелось испытать удовольствие осады. — Худо ли, хорошо ли я выбрал — не знаю. Вероятно однако, что в главной Армии я бы больше выиграл по службе.
На другое утро я явился к Генералу Ададурову, принят был очень ласково — и тот-час же причислен к 5-й Дружине, которою тогда (за болезнью всех старших), командовал Коллежский Асессор С. Н. Корсаков. Я сей час сказал, что выиграл бы больше в Армии, — должен однако с благодарностью признаться, что в том общества офицеров в которое я попал, я едва ли еще не более выиграл в другом отношении. Я очутился в совершенно новом мире, В прежних обществах Офицеров, я чувствовал свое преимущество учености здесь оно исчезло и безо всякого унижения моему самолюбию. Там я пользовался всеобщим уважением, — но был одинок, — здесь все окружающее меня составляло одну сферу прекраснейшего общества. Какую разность увидел я тогда между Студентом — и людьми просвещенными. — Все знали не меньше моего, — и никто не думал напоминать об этом. Всякое хвастовство упадало пред тонкими сарказмами светскости. — Время проведенное в этом обществе, я почитаю за самое приятное, самое полезное в моей жизни. Правда весь Корпус отдавал ему справедливость и это еще более заставляло меня гордиться, что принадлежу к такой Аристократической компании.