Рассказы о товарище Сталине и других товарищах

Миллионщиков умер от огорчения...

ПОЭТ

Поэт Сергей Островой приехал по туристской путевке в Швецию. В какой-то газете его спросили:

— А вы кто?

— Я советский поэт Сергей Островой, — сказал Островой.

— А что значит «советский поэт»?

— Советский поэт — это поэт, пишущий для народа! — сказал Островой. — Мои стихи часто читает сразу пять миллионов читателей.

— Вот это да! — удивились шведы. — Как же это?

— А вот так, — с гордостью сказал поэт. — Мои стихи печатает газета «Правда», тираж которой не менее пяти миллионов экземпляров.

— А это кто? — не унимались шведы.

— А это моя жена. Между прочим, она арфистка. Между прочим, урожденная графиня Толстая, — смущаясь, сказал Островой.

На следующий день в газете появилась заметка следующего содержания: «Нашу страну посетил известный русский акын (народный поэт) Сергей Островой. Его стихи в пяти миллионах копий распространяет газета „Правда“. В поездке его сопровождает графиня Толстая, аккомпанирующая ему на арфе».

ЦЫГАНСКИЙ РОМАНС

Однажды я был в командировке в Ярославле. Скука была жуткая. Я жил в гостинице неподалеку от филармонии. На ней висела афиша: «Гастроли хора венгерских цыган». Я зашел.

Народу в зале было немного, лишь первые три ряда были заняты местными начальниками и их женами. Их легко можно было узнать по затылкам.

Раздвинулся занавес. На сцене стоял весь табор, человек сто, с детьми и лошадьми. Лица у всех были постные. Вышел бородатый страшный дядька в сатиновой косоворотке, в сапогах, с малиновым платком у талии и объявил:

— Песня о Ленине!

Я обмер. А цыгане с постными лицами, в унисон, под аккомпанемент двух гитар затянули:

Под солнцем родины мы зреем год от года, Мы делу Ленина и партии верны... 

Это было так смешно, я просто помирал от смеха. Первые три ряда с их женами обернулись и гневно посмотрели на меня. Но я же не нарочно!

Цыгане допели унылое:

Ведет на подвиги советские народы Коммунистическая партия страны...

Первые три ряда жидко поаплодировали.

Потом на сцену вырвался тот же атаман-бородач и весело крикнул:

— А теперь наше, цыганское!..

И начался концерт.

ВЕНА

Когда мы проснулись в Вене в пансионе мадам Беттины, в Москве начался первомайский парад. Ира сказала:

Утром встали — здрасьте, Нет Советской власти!

Откуда она знает такие замечательные стихи?

ТЕЛЕВИЗОР

На моей двери в редакции висела табличка «Евгений Сазонов». В эту комнату входить было опасно: там сидели остряки. Опаснее всех в этом отношении был художник шестнадцатой полосы Вагрич Бахчанян. Как только он появлялся, я всегда говорил ему: «Бах, я умоляю тебя, когда входят посторонние, не открывай своего чудовищного рта. Нас из-за тебя пересажают. Обещаешь?» Бах был исключительно талантливым и изобретательным иллюстратором рассказов, появлявшихся на 16-ой полосе «Литгазеты». Он отвечал: «Я постараюсь, Илья Петрович». Но у него ничего не получалось.

В нашей комнате стоял телевизор. И однажды выступал Брежнев. Мы слушали. В комнату вошел старик К. из соседнего отдела. У меня с ним были хорошие отношения. В 37-м году его взяли прямо в кабинете редакции, и он отсидел в лагерях чуть ли не 18 лет.

— Кто выступает? — спросил К.

— Райкин, — сказал Бахчанян.

— Что вы говорите! — обрадовался К. и пошел к телевизору. Брежнев в эту минуту был очень похож на одну из масок Райкина с его неправдоподобными бровями. Но К. услышал брежневское: «Трудящие усей страны с охромным воодушевлением устретили...» — и выскочил с изменившимся лицом из комнаты.

— Ну, кто тебя тянул за язык, Бах? — строго сказал я. — Сколько раз я всех вас просил не открывать свои пасти при посторонних. Бах, я не могу тебе доверять...

— Доверяй, но расстреляй, — сказал Бах.

Дверь приоткрылась, К. поманил меня пальцем в коридор.

— Дождались, кретины, — сказал я и пошел к нему.

К. был очень возмущен.

— Слушай, — сказал он. — У тебя черт знает что творится! — Ты слышал, как этот тип сказал о Брежневе?

— Что он сказал?

— Он сказал, что это Райкин! Ты знаешь, что за это может быть? В мои времена за такое...

— Тебе послышалось, — сказал я, — я ничего не слышал такого.

— Как не слышал?

— Тебе послышалось.

— Что ты мне рассказываешь? Этот бородатый, ты за него все время заступаешься... В Венгрии тоже все началось с клуба Петефи...

К. спутал. Бахчанян не был бородатый. Бородатый был другой, Владик.

— Пойдем выясним...

Мы зашли ко мне.

— Что тут происходит? — сказал я очень, очень строго. — Ты, Владик, зачем сказал про Брежнева, что он Райкин? Что эта за выходка?

— Илья Петрович! — взвыл изумленный Владик. — Христом-Богом клянусь, я ничего не говорил. Как можно про Брежнева Леонида Ильича такое сказать! Клянусь мамой, детьми моими нерожденными клянусь, клянусь своим подорванным здоровьем! Я клянусь...

— Не морочь голову, Владик. Ты с перепоя мог сморозить эту неуместную, глупую шутку, а теперь на нас настучат...

— Я не собираюсь, — сказал К.

— Спасибо.

— С какого перепоя? — обиженно спросил Владик. — Я и выпил-то всего бутылку. Максимум две.

И все обошлось.

А Вагрич Бахчанян теперь живет в Нью-Йорке.

КТО «СТУЧИТ»?

Мы долго думали, кто у нас «стучит». Ну не может быть, чтобы не «стучали». Всюду «стучат», а у нас нет? Не может быть! Но кто? Все такие способные, остроумные, находчивые.

У нас в отделе работал В. Биография у него была очень пестрая. Он кончил только десятилетку и в свое время работал официантом в самых лучших ресторанах. И даже обслуживал кремлевские банкеты при Хрущеве. А потом стал писать. И писал, надо сказать, очень смешно. Когда его увидел писатель Морис Слободской, он сказал мне: