Рассказы о жизни московских зданий и их обитателей
Шрифт:
За сборник «День России» (1967) Смелякову дали Госпремию СССР. Пил он по-прежнему много, даже еще больше. Язык у него развязывался, делая его еще более искренним и бескомпромиссным в оценках. Не всем это было приятно слышать. Как-то он, находясь в своем привычном состоянии, спросил Виктора Ардова: «Не понимаю, о чем с тобой может разговаривать Ахматова?» Ардов нашелся: «А как ты вообще можешь понимать, о чем говорят интеллигентные люди?»
Смеляков помогал молодым, в частности в журнале «Юность» в 1965 году напечатали поэму «Братская ГЭС» Евтушенко, предварявшуюся словами: «Под редакцией Ярослава Смелякова». Автор поэмы утверждал, что «редактура происходила в атмосфере сплошного смеляковского мата». Без мата Смеляков не мог и в этом смысле дал бы фору любому биндюжнику или грузчику. Его сосед по дому Николай Старшинов рассказывал такой случай. Как-то в квартире Смелякова шел долгий ремонт, маляры-штукатуры потрудились на славу. Вдруг в одно прекрасное утро Смеляков прибегает и просит Старшинова зайти: «Посмотрите, как эти мерзавцы-маляры изуродовали мою комнату». Старшинов видит следующую картину: посреди комнаты стоят три растерявшихся маляра с лицами белее мела, который только-только размешивали. Оказывается, они наклеили в углу кусок обоев другого цвета, полагая, что раз там будет стоять шкаф, то ничего страшного, ибо все остальные обои кончились. Смеляков так обложил их (хотя они люди бывалые), что они впали в транс. Старшинов, пытаясь разрядить ситуацию, обратил внимание соседа, что в основном-то ремонт выполнен хорошо. В ответ он получил такой посыл отборного мата, что даже не смог открыть рта. Четыре дня они не разговаривали, пока Смеляков не выразил некое подобие извинения. При этом он ко всем обращался только на «вы» и не выносил, когда ему тыкали.
Умер Смеляков еще нестарым человеком, месяц не дожив до шестидесятилетия. Уходил он тяжело. Не прибавила здоровья Ярославу Васильевичу ни новая жена, ни новая квартира на Ломоносовском проспекте, ни бывшая фадеевская дача, на которой он жил в Переделкине, о чем пронзительно написал Константин Ваншенкин:
Смеляков на фадеевской дачеПишет стих на втором этаже,Получив ее в виде удачиПосле Сашиной смерти уже. (Так его называл лишь заглазно,Да и то если гордости валПоднимал Смелякова, – а гласно«Александр Александрович» звал)…А наиболее пронзительные стихи самого Смелякова увидели свет уже после его смерти, в перестройку. И среди них выделяется одно – о его первом следователе:
В какой обители московской,в довольстве сытом иль нуждесейчас живешь ты, мой Павловский,мой крестный из НКВД? Ты вспомнишь ли мой вздох короткий,мой юный жар и юный пыл,когда меня крестом решеткиты на Лубянке окрестил? И помнишь ли, как птицы пели,как день апрельский ликовал,когда меня в своей купелиты хладнокровно искупал? Не вспоминается ли дома,когда смежаешь ты глаза,как комсомольцу молодомувлепил бубнового туза? Не от безделья, не от скукихочу поведать не спеша,что у меня остались рукии та же детская душа. И что, пройдя сквозь эти сроки,еще не слабнет голос мой,не меркнет ум, уже жестокий,не уничтоженный тобой. Как хорошо бы на покое, —твою некстати вспомнив мать, —за чашкой чая нам с тобоюо прожитом потолковать. Я унижаться не умеюи глаз от глаз не отведу,зайди по-дружески, скорее.Зайди. А то я сам приду.Кажется, что все круги ада прошел этот человек: война, плен, лагеря, но не утратил человеческого достоинства. Была бы моя воля, установил бы на этом арбатском доме памятную доску с такими словами: «Здесь в третий раз арестовали поэта Ярослава Смелякова». Чтобы не забывали. И поэта, и его время.
3. Галерея на дому: у коллекционера Сергея Щукина в Большом Знаменском
Прадед Михаила Лермонтова – Как продавали актеров – Смешная история с отпеванием – Приятель Пушкина князь Николай Трубецкой – «Городок» – Откуда пошли Щукины – Вот и сколотили состояние… – Сергей Щукин женится и выселяет передвижников – «Давить конкурентов, как клопов!» – Вегетарианец и заика – Сезанна в спальню! – Лувр отказался, а Щукин купил – Матисс в Большом Знаменском: «Танец» и «Музыка» – Спаситель Пикассо «русский князь» Сергей Иванович – После 1917 года: Щукин меняется местом с кухаркой – Бегство за границу – Эта трудная парижская жизнь… – «Я не торгую принципами!»
Большой Знаменский переулок получил свое название по церкви Знамения Пресвятой Богородицы, известной с 1600 года и снесенной в 1931 году. В XVI веке здесь, неподалеку от Кремля, останавливались новгородцы, а некоторые из них оставались жить, образовав, таким образом, слободу. Слобожане и поставили церковь во имя особо чтимой в Новгороде чудотворной иконы Пресвятой Богородицы. Старинный особняк в Большом Знаменском (ныне дом № 8), куда мы держим путь, существовал еще на плане 1752 года – он принадлежал тогда ротмистру князю Николаю Шаховскому. А в начале XIX века владельцем дома был богатый пензенский помещик, прадед Михаила Лермонтова Алексей Емельянович Столыпин. Род Столыпиных, к которому принадлежали мать и бабушка поэта, не отличался древностью, первый документ, подтверждающий возникновение фамилии, относится ко временам царя Алексея Михайловича. Столыпины владели землями в Муромском уезде.
Прадед Лермонтова выдвинулся при Екатерине II благодаря винным откупам. Многие откупщики, кстати говоря, стали в этот период богатейшими людьми, владельцами дорогой недвижимости в Москве (взять хотя бы Пашкова, которому принадлежал и поныне известный дом на Моховой улице). Столыпин был близок к фавориту императрицы, графу Алексею Григорьевичу Орлову. Современники отмечали, что Алексей Емельянович Столыпин «нигде ничему не учился, о Мольере и Расине не слыхивал, с молодых лет бывал задирой, забиякой, собутыльником Алексею Орлову». Так что поговорка «Из грязи в князи» и про него сложена. У Алексея Емельяновича было одиннадцать детей: шесть сыновей и пять дочерей. Один сын стал сенатором, другие – генералами, что давало им основание кичиться «гордостью и важностью своего рода, хотя род этот ничем не выдавался и никогда не отличался никакими заслугами отечеству, а был известен только по своему значительному состоянию и, вследствие того, довольно знатными родственными связями», – писал Михаил Загоскин. Столыпин, как и положено богатому человеку, держал в Москве крепостную труппу актеров. Столыпинских артистов можно было увидеть на сцене Петровского театра, стоявшего до пожара 1805 года на месте современного Большого театра.
К 1805 году общая численность труппы с музыкантами и детьми составляла 74 человека. Столыпин имел в своей собственности всю артистическую палитру. Были у него и комики – Кураев, Касаткин, Лисицын, и трагики, и свои тенора. Однажды во время представления «Русалки» Даргомыжского у актрисы Померанцевой случился удар прямо на сцене. Тогда в спектакль срочно ввели молодую актрису Лисицыну. Как пишет Михаил Пыляев, «актер Сандунов убедил ее согласиться сыграть за нее и сам разрисовал дебютантке лицо сухими красками так, что она долго плакала от боли, и когда надела костюм, то ее сестра и другие товарищи приняли ее за Померанцеву и с участием стали расспрашивать о здоровье. Лисицына мастерски провела свою роль и с тех пор стала любимицей публики».
Крепостные актеры от свободных артистов отличались тем, что на театральных афишах против их фамилий не ставилось слово «господин». И если они путали текст, то выговаривали им за это непосредственно во время спектакля. В общем, с крепостными актерами особенно не церемонились, могли и высечь.
В 1806 году актеры узнали, что хозяин задумал продать их, как говорится, вместе со всеми потрохами. Надо отдать должное подневольным, лишенным всех прав людям: они решили, как это у нас часто водится, написать царю-батюшке прошение. В письме императору Александру I говорилось: «Слезы несчастных никогда не отвергались милосерднейшим отцом, неужель божественная душа его не внемлет стону нашему. Узнав, что господин наш, Алексей Емельянович Столыпин, нас продает, осмелились пасть к стопам милосерднейшего государя и молить, да щедротами его искупит нас и даст новую жизнь тем, кои имеют счастие находиться в императорской службе при Московском театре. Благодарность будет услышана Создателем Вселенной, и Он воздаст спасителю их».
Государь внял мольбам крепостных лицедеев. Большую роль в принятии положительного решения сыграл обер-камергер А.А. Нарышкин, представивший царю ситуацию в нужном свете. Нарышкин объяснил императору, что если сейчас не купить актеров у Столыпина, то потом могут возникнуть большие трудности с покупкой новых людей. Особенно, «кольми паче актрис, никогда со стороны не поступающих». Только цена не устраивала Александра I. Столыпин заломил за актеров аж сорок две тысячи рублей! После недолгих торгов собственник согласился сбавить сумму на десять тысяч. В итоге сошлись на тридцати двух тысячах рублей.
Чуть раньше Столыпин продал обер-прокурору Москвы князю В.А. Хованскому и свой дом в Большом Знаменском переулке (в начале 1805 года). Однако Василию Хованскому не суждено было прожить здесь долго – слишком уж суеверным он был. А история такова. В 1807 году скончался сосед Хованского – князь Андрей Вяземский, отец поэта Петра Вяземского. На отпевание старшего Вяземского позвали московского викария. А тот по ошибке приехал в дом Хованского. Увидев живого и невредимого хозяина, викарий выказал ему свою несказанную радость: «Как я рад, что Вы живы! А я-то ехал Вас отпевать». Хованский после случившегося решил освободиться от дома как можно быстрее.