Рассказы о золоте

— Сеянка есть?

— Есть. Сколько принес?

— Доль сорок, однако...

— Мало!

Терентий Иванович развернул пакетик, вроде тех, в которые заворачивают порошки. Высыпал золотые крупинки на лист бумаги. Разгреб их магнитом. К подковке прилипли черные порошинки железного шлиха. Потом, наклонившись и выпятив губы, подул на золото, отметая неподдавшиеся магниту сорины. А затем пересыпал металл в чашку весов.

В комнатке переговаривались негромко, навалясь на скрипевшую стойку, внимательно наблюдали процесс приемки.

— Сорок одна, — объявил Терентий Иванович.

— Пиши, — вздохнул старик.

Толмачов выписал квитанцию на амбар, и старик степенно ушел, бережно зажимая в кулак бумажку.

— Следующий!

— Мало, ребята. Разве это работа? — укорял Терентий Иванович, следя за стрелкой весов.

Сдатчиков было трое. Из них одна женщина.

— Задавила вода, Иваныч, — объяснил высокий шахтер, — какая работа, когда шурф заливает!

— Заправляешь! — покачивал головой Терентий Иванович, — помпу зачем не поставил?

— Дорого и возиться с ней надо, — увиливал шахтер.

— А потом придут да разорят! — откровенно вырвалось у женщины, — на Варваринке все разорили!

Умолкли люди. В комнатке наступила тревожная тишина...

Когда посетители ушли, оставив в конторе натоптанный снег, прокислый запах овчин и махорки и желто-блестящую грудку металла, Терентий Иванович запер дверь, ссыпал золото в медную банку и заколебался...

Обычно, банка была бы поставлена в железный сундук. Толмачов повесил бы на нем замок и пошел бы за перегородку к себе обедать. А теперь не знал, что делать. Золота накопилось много — целых три фунта!

Терентий Иванович взглянул на стоявшую у стола двустволку.

На всем прииске было с десяток охотничьих ружей, — плохая защита против бандитских трехлинеек.

— И опять, — бормотал самому себе Толмачов, — ребята у нас в разброде. А там ведь волки — народ военный!

— Чего ты бубнишь, — сказала из-за перегородки жена, — иди-ка обедать!

Наступил вечер.

Терентий Иванович вышел на крыльцо. Прииск как вымер. Ни голоса, ни огонька. Насупились горы, мрачно сливались с ночью.

В кармане мешочек от дроби, а в нем завязано золото. Весь остаток дня проносил его Терентий Иванович с собой. И при каждом движении тяжесть будила тревожные думы.

Спрятать в тайге — мешал снег. По свежим следам могли бы найти. В доме — негде. И ненадежно, и люди увидят...

А теперь не знал, что делать. Постоял и шагнул обратно в сени.

Опасность была где-то далеко, а когда наступит пора, тогда и отыщется выход! Такая была уверенность.

Но меры все-таки принял. Прошел в контору, зажег свечу.

Сегодняшний день поступило немного, около шести золотников. Толмачов достал свой мешочек, отвесил это количество и спрятал в казенный сундук. А в книге, куда заносилось поступление золота, сделал запись.

Жена похрапывала за перегородкой. На печке трещали сверчки, железка остыла, и в конторе сделалось холодно.

Решительно не спалось!

Толмачов достал тяжелые серебряные часы, глянул, поморщился, щелкнул крышкой. Девять часов.

Ох, много времени еще до рассвета! Завтра, конечно, будет легче. Он поедет на Каменушку. И отлично припрячет металл.

Уже с неделю как там прекратились работы. И тропу, вероятно, снегом теперь замело. Только бы дожить до этого завтра!

Он вздернул голову, уставился на замороженное окошко. Снег скрипит!

Прислушался, наваливаясь на подоконник грудью. Шаги! Идут к нему... Терентий Иванович вскочил. Заметался, не знал, куда рвануться.

Осилил себя и, слыша, как хрустнул снег на ступеньке, шагнул на цыпочках за перегородку...

Из печки тянуло теплом и печеным хлебом, на загнетке стоял чугун с водою. Терентий Иванович вытащил из кармана мешочек с золотом и, обжигая пальцы о горячую воду, сунул его в чугун.

В дверь постучали тихо. Толмачов послушал. Слышал сердце свое и жаркое дыхание. Стук повторился настойчиво и осторожно...

Терентий Иванович решительно подошел к двери и, на всякий случай держась в стороне, откинул крючок...

Из сеней зашептал знакомый голос. Тогда перевел дыхание. Стало легко.

За порог шагнул невысокий, закутанный человек, потянул за собою дверь. Поднял руку — предостерегает. Тише!

На цыпочках оба прошли в контору. Так и есть — знакомый шорец. Семен. Шепчет скоро, беспокойно косит глазами:

— Милиция будет к обеду завтра. С пулеметом идут! Много — отряд! Пашка Ефиму бежал — говорил. Ефим Шакиру бежал — говорил. Шакир мне бежал. Завтра придут!

— А те-то? — допытывался Терентий Иванович, — банда?

Шорец испуганно сжался, затряс головой.

— Не знаю, не знаю!

Заспешил, забормотал по-шорски, и к двери...

Терентий Иванович проводил его, постоял опять на крыльце. Теперь уж и гор не видно — все укутано темнотой. Тихий шелест висел в тишине, редко липли к руке снежинки.

Терентий Иванович смотрел спокойно — соскочила с него тревога, будто рысь спрыгнула с плеч! И опять он почувствовал себя вчерашним и крепким.

Вернулся в комнату, не тая шагов, ухмыльнулся, взглянул на чугун и задул свечу. Лег на постель, застонавшую под его весом, и заснул, как здоровый, поработавший днем человек.

Потянулось длительное небытие. Проходили туманные, фантастические хороводы. А потом оборвалась цепь сновидений, и Терентий Иванович мучительно сопротивлялся неприятному, но упорному расталкиванию... И сразу открыл глаза!

Перед постелью со свечкой стояла испуганная жена, придерживая у груди рубашку, а в дверь колотили отрывистыми и требовательными ударами.

Толмачов вскочил и бросился отпирать. Сразу стало понятно, а от этого даже спокойно...

Нагибаясь, в дверь входили люди, а Терентий Иванович, пятясь, отступал назад.

— Вы управляющий прииском Толмачов? — спросил человек, одетый в синюю телогрейку, подпоясанный ремешком с серебряной бляхой.

— Я — десятник Толмачов, — с хрипотцой ответил Терентий Иванович.