Рассказы (сборник)

До пятидесятилетнего возраста Гете ездил верхом, потом обзавелся экипажем и сам наведывался на конскую ярмарку в Бутштедте, чтобы купить лошадей, однако о личной привязанности к ним нигде речи нет. Они в самом деле трогали его сердце только своим внешним видом.

В хронике за 1801 год говорится: «Лошадь как животное стоит очень высоко, однако ее значительную и далеко идущую смышленость ограничивают приневоленные конечности. Существо, которое при таких значительных, даже замечательных свойствах способно проявлять себя только в шаге, беге, скачке, — странный предмет для наблюдения; невольно приходишь к мысли, что она создана лишь в дополнение к человеку, дабы, присоединенная к нему для высших замыслов и целей, довела до предела возможного самое силу и грацию».

В «Вильгельме Мейстере» он рассуждает все же о лошади как о благородном животном, а в другом месте говорит, что искусство верховой езды заслуживает внимания, поскольку имеет целью выучку, сохранение и целесообразное использование ценного, неповторимого и в таком совершенстве все реже встречающегося животного, живописцу же он рекомендует изучать лошадей:

«Они составляют вторую армию в делах войны и мира. Манеж, бега и парады дают художнику достаточную возможность узнать силу, мощь, изящество и быстроту этого животного».

Лошадь могла быть довольна тем мнением, которое имел о ней Гете сравнительно с собакой. К собакам поэт, хоть он и не оспаривал их ума, относился с нескрываемым отвращением и не уставал выказывать его снова и снова.

Когда зародилась его неприязнь к собакам, неизвестно, всерьез, однако, она проявилась, по-видимому, на рубеже веков, когда Гете перевалило за пятьдесят. Потому что в связи с кампанией 1792 года во Франции, которую Гете как наблюдатель проделал вместе с немецкой армией, он сообщал о завязавшейся у него по пути дружбе с камерьером Вагнером и его пуделем:

«Камерьер Вагнер и его черный пудель первыми приветствовали нас, оба признали во мне своего многолетнего спутника, которому предстояло снова пережить с ними трудные времена».

Битвы оказались не столь захватывающими, так что Гете, несмотря на внимание, которое он посвящал готовящимся мировым событиям, находил время упомянуть о пуделе, пока еще вполне почтительно: «Камерьер Вагнер своевременно присоединился к нам вкупе с пуделем и со всем обозом».

Когда ему пришлось ближе соприкоснуться с пуделем, проявилось уже отвращение к собакам, хотя пока еще сдержанное:

«Для ухода к ним был приставлен камерьер Вагнер, а я, по заботливому совету государя моего, герцога, не мешкая занял четвертое место. Нас отправили в путь, снабдив рекомендательным письмом к коменданту, а поскольку пуделя нельзя было оставить, то дормез, обычно такой удобный, превратился в полулазарет и немножко в зверинец».

В прежние годы Гете случалось и неплохо отзываться о собаках. В рассказе «Честные женщины» говорится: «Вы, должно быть, помните, что рассказывает некий путешественник о городе Гретце: там он встретил великое множество собак и великое множество немых, полубезумных людей. Разве нельзя предположить, что привычка созерцать неразумных лающих животных могла определенным образом повлиять на людское племя?»

В другом эпизоде собака все время будит в молодой девушке воспоминание о далеком возлюбленном, подарившем ей эту собаку. Когда собака испускает дух, воспоминание о далеком друге блекнет и другой поклонник как будто намеревается занять его место не без видов на успех. Покамест один умный человек, подарив девице новую собаку, не вызывает из тьмы полузабытого ею возлюбленного и любовь к новой собаке не пробуждает в девушке любовь к старому другу.

Если здесь собака выполняет благородную миссию, то в другой истории она разрушает счастье любящих: собака вызывает у девушки такую пылкую любовь, что любовь ее милого кажется ей теперь вялой, бесцветной, эгоистичной, и в конце концов ее чувство к нему гаснет. История эта может показаться восхвалением собаки, по может представлять собой и обратное. Возможно, собака здесь только компонент рассказа, тема для притчи и с отношением Гете к животным ничего общего не имеет.

Точно так же, как в стихотворении из «Западно-восточного дивана» про четырех зверей, впущенных в рай: про осла, на котором ехал Иисус Христос, про Магометова волка, про песика, спавшего столетним сном при семерых спящих, и про кошку пророка Абугерриры. Они тоже лишь узелки в прекрасной ткани, очаровательной композиции. Хотя здесь и присутствует собака, честь воздается лишь ей одной, всем остальным собакам на свете поэт навряд. ли посулил бы или пожелал такую судьбу.

Уже в хронике пребывания Гете в Геттингене рассказывается:

«Другим поводом к отчаянию были звуки совершенно противоположного рода: возле углового дома собралась стая собак, слушать их непрерывный лай было невыносимо. Я искал, чем бы их пугнуть, и хватал что под руку попадет, — так в незваных возмутителей спокойствия не раз летели аммониты, которые мой сын с трудом притащил с Хайнберга, и летели чаще всего впустую. Когда мы уже думали, что прогнали всех этих псов, лай начался снова, покамест мы в конце концов не обнаружили, что наверху, над нами, стоит на подоконнике огромный пес наших хозяев и призывает своих собратьев ответить по достоинству».

«Многие звуки меня раздражают, но всех ненавистней лай оголтелый собак: гавканье уши мне рвет».

Но особенно зло высказывается поэт в известной венецианской эпиграмме, а именно в 73-й, которая лишь потому кажется более миролюбивой, что вместе с собакой осуждению и проклятью предается и человек, мера всех вещей:

«Не удивляюсь ничуть любви человека к собакам:

Твари ничтожнее нет, чем человек или пес» [52] .

52

Перевод С. Ошерова.

В глазах Гете собаки приобрели, видимо, какое-то мефистофельское подобие, так что этот мудрый человек их даже побаивался и старался побороть это чувство с помощью юмора. Иначе никак не объяснишь сцену, которую описывает Фальк в своей книге о встречах с Гете: «Тем временем на улице несколько раз слышался собачий лай. Гете, который совершенно не терпел собак, живо подбежал к окну и крикнул: „Кривляйся, сколько хочешь, гусеница! меня тебе не запугать!“ Слова, в высшей степени странные для того, кому неизвестны мысли Гетe в их взаимосвязи, для того же, кто с ними знаком, — просто божественное озарение, к тому же вполне уместное. „Это низкое земное отродье, — заговорил он опять после некоторой паузы, тоном уже более спокойным, — имеет обыкновение строить из себя невесть что. Поистине ничтожные монады, с коими мы столкнулись на этой захудалой планете, и подобное общество принесет нам мало чести, если о нем прослышат на других планетах“.

Если бы огорчение, о котором пойдет речь ниже, причинили Гете люди, поэт, возможно, превратил бы эту историю в пьесу, на худой конец — в комедию. Но то были собаки, поэтому Гете смолчал и бежал в Иену, меж тем как веймарцы смеялись, и больше всех его друг, великий герцог. Произошло событие действительно сверхкомическое: собаки свергли всесильного олимпийца, по крайней мере с трона директора Веймарского герцогского театра.

Человеческий — слишком человеческий характер этой истории, правда, придал не только Гете. Сначала этому способствовал сам великий герцог, большой любитель красивых собак, часто раздражавший этой склонностью своего друга Гете. Затем актриса, мамзель Каролина Ягеман, любительница маленьких хорошеньких собачек, которая уже одним этим должна была злить Гете — директора театра, не разозли она его своей наглостью, каковую могла себе позволить, поскольку обожателем ее был опять-таки великий герцог. А кроме них — веймарские филистеры, городские и придворные, злившиеся на всех троих — на тайного советника, герцога и актрису.