Рассказы, сценки, наброски
Шрифт:
Я сунул в воду палку. И вдруг под водой кто-то схватил мою палку и дёрнул. Я выпустил палку из рук и деревянная палка ушла под воду с такой быстротой, что даже свистнула.
Растерянный и испуганный стоял я около воды.
Лигудим пришел ровно в пять. Это было ровно в пять, потому что на том берегу промчался поезд: ежедневно ровно в пять он пролетает мимо того домика.
Лигудим спросил меня, почему я так бледен. Я сказал. Прошло четыре минуты, в течение которых Лигудим смотрел в темную воду. Потом он сказал: «Это не имеет формулы. Такими вещами можно пугать детей, но для нас это неинтересно. Мы не собиратели фантастических сюжетов.
Лигудим повертел головой во все стороны и, пятясь, вышел из поля моего зрения.
10 ноября 1937 года
Даниил Иванович Хармс
Такие же длинные усы, как у пана Пшеховского, были у Матвея Соломанского. Пан Пшеховский гордился своими усами и глупая рожа Матвея Соломанского приводила пана в ярость. Пан стучал каблуками и кулаками, скалил зубы и плевал в стену; пан чернел от ярости и кричал тонким противным голосом.
Я писал стихи о часах, а в соседней комнате сидел пан Пшеховский и шил на швейной машинке карманы. Машинка стучала неравномерно и мешала мне сосредоточиться. Пан шил на машинке очень плохо: слышно было, как он ругал челнок и нитку, но, когда челнок и нитка подчинялись панской воле, пан вертел ручку машинки и ругал Матвея Соломанского. Мне надоела эта постоянная ругань и стук швейной машинки. Я плюнул и вышел на улицу.
между 10 и 15 ноября 1937 года
Даниил Иванович Хармс
– Я не советую есть тебе много перца. Я знал одного грека – мы с ним плавали на одном пароходе – он ел такое страшное количество перца и горчицы, что сыпал их в кушанья не глядя. Он, бедный, целые ночи просиживал с туфлей в руках…
– Почему?– спросил я.
– Потому что он боялся крыс, а на пароходе крыс было очень много. И вот он, бедняжка, в конце концов умер от бессоницы.
3 января 1938 года
Даниил Иванович Хармс
Когда сон бежит от человека, и человек лежит на кровати, глупо вытянув ноги, а рядом на столике тикают часы, и сон бежит от часов, тогда человеку кажется, что перед ним распахивается огромное чёрное окно и в это окно должна вылететь его тонкая серенькая человеческая душа, а безжизненное тело останется лежать на кровати, глупо вытянув ноги, и часы прозвенят своим тихим звоном: «вот ещё один человек уснул», и в этот миг захлопнется огромное и совершенно чёрное окно.
Человек по фамилии Окнов лежал на кровати, глупо вытянув ноги, и старался заснуть. Но сон бежал от Окнова. Окнов лежал с открытыми глазами, и страшные мысли стучали в его одеревеневшей голове.
8 марта 1938 года
Даниил Иванович Хармс
У него был такой нос, что хотелось ткнуть в него биллиардным кием.
За забором долго бранились
и плевались. Слышно было, как кому-то плюнули в рот.Это идет процессия. Зачем эта процессия идет?
Она несёт вырванную у Пятипалова ноздрю. Ноздрю несут, чтобы зарыть в Летнем Саду.
Михайлов ходил по Летнему Саду, неся под мышкой гамак. Он долго искал, куда бы гамак повесить. Но всюду толкались неприятные сторожа. Михайлов передумал и сел на скамеечку. На скамеечке лежала забытая кем-то газета.
Лежала забытая кем-то газета.
Лежала забытая кем-то газета.
Михайлов садился на эту газету
И думать поспешал
И думать поспешал.
март 1938 года
Даниил Иванович Хармс
К семидесятилетию Наташи [8]
Артамонов закрыл глаза, а Хрычов и Молотков стояли над Артамоновым и ждали.
– Ну, же! Ну, же!– торопил Хрычов.
А Молотков не утерпел и дёрнул стул, на котором сидел Артамонов, за задние ножки, и Артамонов свалился на пол.
– Ах так!– закричал Артамонов, поднимаясь на ноги.– Кто это меня со стула сбросил?
7
Я спешу, и потому, может быть, почерк мой небрежен и слог неясен.
8
Посвящен 70-летию Наталии Ивановне Колюбакиной.
– Вы уж нас извините,– сказал Молотков,– мы ведь долго ждали, а вы всё молчите и молчите. Уж это меня черт попутал. Очень уж нам не терпелось.
– Не терпелось!– передразнил Артамонов.– А мне, пожилому человеку, по' полу валяться? Эх, вы! Стыдно!
Артамонов стряхнул с себя соринки, приставшие к нему с пола и, сев опять на стул, закрыл глаза.
– Да что же это? А? Что же это?– заговорил вдруг Хрычов, глядя то на Молоткова, то на Артамонова.
Молотков постоял некоторое время в раздумье, а потом нагнулся и дернул задние ножки Артамоновского стула. Артамонов съехал со стула на пол.
– Это издевательство!– закричал Артамонов,– Это уже второй раз меня на пол скидывают! Это опять ты, Молотков?
– Да уж не знаю как сказать, товарищ Артамонов. Просто опять какое-то помутнение в мозгу было. Вы уж нас извините, тов. Артамонов! Мы ведь это только от нетерпения!– сказал Молотков и чихнул.
– Пожалеете об этом,– сказал Артамонов, поднимаясь с пола.– Пожалеете, сукины дети! Артамонов сел на стул.
– Я тебе этого не спущу,– сказал Артамонов и погрозил кому-то пальцем.
Артамонов долго грозил кому-то пальцем, а потом спрятал руку за борт жилета и закрыл глаза.
Хрычев сразу заволновался:
– Ой! Что же это? Опять? Опять он! Ой!
Молотков отодвинул Хрычева в сторону и носком сапога выбил стул из-под Артамонова. Артамонов грузно рухнул на пол.
– Трижды!– сказал Артамонов шепотом.– Хорошо-с!…
В это время дверь открылась и в комнату вошёл я.
– Стоп!– сказал я.– Прекратите это безобразие! Сегодня Наталии Ивановне исполнилось семьдесят лет.