Рассказы. Митря Кокор. Восстание

— Я-то говорил народу с самого начала, что господа не желают продавать земли мужикам, но они меня не послушали, вот я и пошел у людей на поводу! — жаловался старый Лупу, словно хотел доказать всем присутствующим, что он человек рассудительный, не напрасно дожил до седых волос.

— Вот слушаю я вас, люди добрые, и диву даюсь: как же вы раньше того не знали, что всем хорошо известно! — вмешался красивый, статный мужик, опрятно одетый, с голубыми, очень добрыми глазами. — И в наших краях мужики тоже хотели купить поместья у бояр, только ничего у них не вышло, каждый раз другие господа встревали. Не хотят они, чтобы поместья попали в руки мужиков, боятся, что на их земле тогда некому будет работать. Год тому назад мы тоже, как вы, ходили, хлопотали, повсюду таскались, и тоже ничего не добились.

— А вы-то из каких мест будете? — спросил Лука Талабэ.

— Из-под Фокшани, коль слыхали, — ответил их спутник. — Далеко отсюда.

— Слыхали, как же! — похвалился Марин Стан. — Я бывал в тех краях, когда в армии служил, на маневрах… Стало быть, и у вас мужикам тяжко приходится?

— Тяжко! — вздохнул незнакомец, покачав головой. — Верно, даже тяжелее, чем здесь, хоть беги куда глаза глядят. Думаешь, я от хорошей жизни повсюду скитаюсь с торбой на плече, иконами торгую? Горе одно! Ни отцы, ни деды мои никогда этим не промышляли. А только куда податься, коли надрываемся в поле с женой и с детьми от весны до самой зимы, а на пропитание все одно не хватает? Вот и перебиваюсь я этими иконами, пока, даст бог, и мы получим землю! У нас мужики надеются, что не сегодня-завтра король начнет раздавать поместья. Много лет уж об этом толкуют.

— Толковать толкуют, что правда, то правда, — поддакнул из своего угла низкорослый мужичок с красным, вспотевшим лицом.

— И у нас люди о том же говорят, — заметил Лупу Кирицою, поглядывая на мужичка, что сидел в углу, — только не верится мне, что бояре позволят это королю. Они не дураки, а в их руках — вся сила.

— Вот, вот, и я хотел то же самое сказать! — поддержал его торговец иконами. — Король сам ничего не сделает, коли никто ему не поможет, а господа противиться будут. Слыхали? Будто у москалей их царь сам начал раздавать мужикам господские поместья. А ведь как у них получилось в том году? Поднялись москали, стар и млад, взялись за топоры и такой раздули пожар, что молва по всему миру пошла. Правда, многие из них головы положили, потому как бояре тоже не сидели сложа руки и наслали на мужиков кавалерию да пушки, чтобы, значит, их усмирить. Но ихний царь, как увидел, сколько крови людской льется и народ гибнет, пожалел их всех и дал строгий приказ: «А ну-ка уймитесь, честные бояре, и вы, мужики, рассужу я вас по справедливости и помирю вас!» Ну, все его, конечно, послушались, унялись и разошлись по своим домам. А после этого принялся царь отрезать наделы от господских поместий и раздавать мужикам, чтобы не бедствовали они больше…

В вагоне наступило тягостное молчание, и только желтоватые огоньки свечей дрожали, отбрасывая во все стороны странные, пляшущие тени. Кое-кто из крестьян вздохнул. Петре, который до сих пор не открывал рта, выпалил, сверкнув глазами:

— Так и у нас ничего не выйдет, пока за топоры не возьмемся!..

Он осекся, как будто слова вырвались прямо из сердца, помимо его воли. Мужики их расслышали, но никто не повернул к нему головы. Один лишь Лупу Кирицою отозвался негромко:

— Помолчи, Петрикэ, помолчи уж!

Снова воцарилось молчание. Чугунные колеса глухо громыхали, как отзвук далекого колокола. В мраке окон извивались космы дыма, расцвеченные тысячами сверкающих искр. В спертом воздухе вагона, среди слабого мерцания свечей и пляски теней, казалось, еще звучал, как испуганное эхо, голос старика:

— Помолчи, Петрикэ, помолчи уж!

Глава VI Вестники

1

Платамону с удивлением заметил, что его приказчик и ближайший помощник Кирилэ Пэун ходит подавленный, будто с ним случилось какое-то несчастье.

— Что с тобой, Кирилэ, что за беда у тебя стряслась?

Кирилэ злобно посмотрел на арендатора и мрачно ответил:

— Чего уж там спрашивать, барин, сами лучше меня знаете, поди, это ваш сын…

— Да что тебе сделал мой сын, Кирилэ? — еще больше удивился арендатор, охваченный дурным предчувствием.

— За то, что он сделал, пусть господь бог его покарает, коли люди не смогут! — угрюмо буркнул Кирилэ. — Надругался он над нами, опозорил перед всем селом. Никогда я такого не ждал, всегда служил вам верой и правдой.

Платамону растерялся. С тех пор как Кирилэ с дочерью работали на усадьбе, он все время опасался, как бы Аристиде не стал приставать к девушке. Он его даже предупреждал, и вот — все равно не помогло. Теперь он не знал, как утешить Кирилэ, и все уладить. Сперва подумал, что неплохо бы свести дело к шутке, и, похлопав приказчика по плечу, дружелюбно заметил:

— Ладно, Кирилэ, будь разумным человеком, с молодыми всякое бывает, и ничего, мир от этого пока не рухнул. Мы еще подумаем, поглядим, что к чему…

— Нет, барин! — не принял шутливого тона Кирилэ, почувствовавший себя еще более оскорбленным. — Вам-то что, можете рассуждать спокойно, а нам с девкой как быть? Как ее замуж выдадим — брюхатой или с мальцом в подоле, на смех людям?

— Ты, Кирилэ, говори да не заговаривайся! — неуверенно перебил его Платамону, не зная, что сказать.

— Ладно, барин, пусть так! — продолжал Кирилэ. — Бог-то сверху все видит, он нас и рассудит… Только вы ищите себе другого человека, а мне дайте расчет, я на вас работать больше не стану. Советовали мне люди не соваться в пекло, да я их не послушал. Пусть бог вас накажет, а уж мы с вами рассчитаемся в другой раз.

Платамону испугали горечь и отчаянная смелость, прозвучавшие в голосе обычно покорного Кирилэ.

Он тут же помчался к сыну, который вернулся из Бухареста, где проторчал целый месяц, но не сдал ни одного экзамена, и сейчас снова прохлаждался дома.

— Что ты наделал, сынок? — крикнул он, но вид у него был куда более испуганный, чем только что, когда он разговаривал с крестьянином. — Не оставил в покое даже дочку Кирилэ, и теперь…

— Да не делай ты из этого трагедии, папочка! — снисходительно усмехнулся Аристиде. — Гергина девушка смазливая. Не мог же я волочиться за какой-нибудь деревенской образиной!

— Так-то так, однако… — попытался возразить Платамону таким же испуганным голосом, но в душе чуть успокоившись при виде безмятежной уверенности сына.

— Знаю, знаю! — снова перебил его Аристиде. — Мне Гергина уже давно все сказала, наплакалась. Я ее долго учил, что надо сделать, даже деньги предлагал, ведь не так много и нужно, но она сама не захотела… Кто же виноват в том, что теперь все узнают и она станет посмешищем? Послушай она меня, никто, даже ее собственная мать бы не узнала, и все было бы хорошо… Теперь, конечно, ничего не поделаешь, придется тебе попозже что-то предпринять, возможно, даже немного раскошелиться, чтобы унять Кирилэ и Гергину. Ты уж сам сообрази, под каким соусом это лучше сделать, ты ведь человек умный и умеешь ладить с крестьянами!

— Это уж конечно! — согласился Платамону, окончательно успокаиваясь. — Не стоит раздувать историю. Правда, лучше бы не доводить до этого… Ну да ладно!

Кирилэ Пэун не находил себе места от обиды и боли. Когда жена рассказала ему, что стряслось с дочерью, он избил обеих. Потом пожалел об этом, подумав, что сам во всем виноват — позарился на больший заработок и нанялся на службу к арендатору, хотя был наслышан о норове его сынка.

Он чувствовал настоятельную потребность хоть как-то отвести душу, особенно когда вернулся из поместья в Амару. Ведь завтра-послезавтра узнает все село. Как он после такого позора покажется людям на глаза? Кирилэ пошел к священнику Никодиму, рассказал ему все, долго жаловался и попросил совета. Священник и сам был расстроен и угнетен своими невзгодами. Он уже давно плохо видел, а теперь ему стал изменять слух. Уразумев наконец, в чем дело, он перекрестился и громко позвал дочь: