Рассказы. Митря Кокор. Восстание

Он постучал в дверь комнаты Юги и вошел, не ожидая приглашения.

— Пожалуйте, барин, село пришло!

Мирон Юга повернулся, как будто весть эта застала его врасплох, хотя уже несколько минут со двора грозно доносился нарастающий гул людских голосов. Он пристально посмотрел в глаза приказчика и ответил:

— Хорошо, Леонте!.. Пойдем поглядим, чего хочет село.

Старик взял меховую шапочку, которую всегда носил во дворе, аккуратно надел ее и шагнул к двери. Бумбу на секунду остановил его, снял с вешалки у дверей кожаную куртку, подбитую мехом, и помог надеть, смиренно бормоча:

— Там прохладно, барин, еще простынете…

— На кой черт ты меня вернул с дороги, — проворчал Мирон Юга, надевая все-таки куртку и тщательно застегиваясь на все пуговицы, будто готовился в дальний путь.

Бухгалтер, оцепеневший у окна, даже не шелохнулся, когда вошел приказчик. Увидев, что барин собирается выйти, он тут же решил, что ему, Исбэшеску, лучше оставаться на месте. При всех обстоятельствах так безопаснее. К чему подвергаться излишнему риску, если, в сущности, он такой же, как и все остальные, бесправный труженик, только попавший в особенно трагическое положение, — его ненавидят другие нищие и угнетенные. Леонте Бумбу, следуя за Мироном Югой, беззвучно спросил его:

— Не идешь с нами?

Исбэшеску ответил так же беззвучно:

— Нет.

Крестьяне сразу же замолчали, как только увидели старого барина. Кое-кто машинально стянул с головы шапку. Юга остановился у края террасы на уровне толпы. С одного взгляда он убедился, что крестьяне заполнили весь парк вокруг старой усадьбы, до нового дома Григоре, и весь задний двор. Солнце опустилось за домами, оставив в тени галерею и залив кровавым сиянием сотни лиц с зажмуренными от резкого света глазами.

— Вижу, вы действительно пришли все, стар и млад! — спокойно сказал Юга, всматриваясь в лица мужиков, будто выясняя, кого нет.

— Так оно и есть, барин! — ответили неуверенные голоса, среди которых Юга узнал голос Игната Черчела.

Он даже приметил где-то в толпе его плаксивое лицо, но оно ничуть его не заинтересовало, а просто мелькнуло в сознании.

Прошло несколько секунд, показавшихся всем бесконечно длинными. Вдруг Мирон Юга закричал резко и повелительно:

— Кто вас сюда позвал? Зачем вы портите мне клумбы, грядки и газоны, над которыми я и мои люди столько трудились? Кто вам это разрешил?.. Не могли подождать на заднем дворе? Там для вас уж недостаточно хорошо? Господами стали с тех пор, как взялись за революцию и разбой?

Говоря это, Мирон Юга распалялся все больше и уже не в силах был сдерживаться, хотя сознавал, что перегибает палку и рискует вызвать реакцию, прямо противоположную той, на которую рассчитывал. Действительно, кто-то дерзко его перебил:

— Что ж это выходит? Мы для чего сюда пришли — чтобы ты нас отчитывал или чтоб мы с тебя спросили?

Мирон Юга колебался долю секунды, не зная, ответить ли на дерзость или пропустить ее мимо ушей, и продолжал тем же тоном:

— Я, ребята, бездельников не потерплю, потому что и сам тружусь так же, как вы, вместе с вами. А потолковать мы могли бы, как всегда, там, а не тут — здесь место для отдыха… Но теперь, раз уж вы пришли, ничего не поделаешь… Говорите, что у вас наболело!

Вызывающе, не снимая лихо заломленной шапки, вперед вышел Трифон Гужу.

— Вот что, барин, те времена уже прошли… Ты что, не знаешь о королевском указе или не хочешь знать?

Мирон Юга сделал нечеловеческое усилие, чтобы вместо ответа сразу же не ударить мужика по лицу. Он знал, что Трифон человек ленивый и злобный, то есть из тех мужиков, с которыми он никогда не разговаривал. Словно не услышав его, Юга повернул голову, чтобы спросить остальных, о каком таком указе они толкуют. Исбэшеску говорил ему об этих слухах еще накануне, но сейчас старик почел за лучшее притвориться, будто ничего не знает. Кое-кто из пришедших поспешил объяснить, о чем идет речь и как им все стало известно. Юга спокойно слушал, собираясь с мыслями, чтобы ответить. Трифон Гужу, оскорбленный тем, что старик обратился не к нему, снова перебил его, на этот раз еще более вызывающе:

— Да погоди, барин, я тебе все сам объясню, а то те дурни не…

— Я с нахалами и наглецами не разговариваю! — отрезал Мирон Юга, смерив его презрительным взглядом, и продолжал, обращаясь к стоявшему близко мужику: — Говори ты, Профир…

Слушая путаные объяснения мужиков, Мирон Юга почувствовал, как кровь ударила ему в голову. Дерзость Трифона жгла его мозг, хотя он и пытался успокоиться, понимая, что тот нарочно норовит вывести его из себя и таким образом разъярить и натравить на него толпу. Трифон Гужу, в свою очередь, счел себя униженным тем, что барин не разрешает ему говорить, хотя он старался больше других, поднял народ и привел сюда. Многие, видно, были на его стороне и сердито ворчали на то, что барин резко отчитал Трифона и не дает ему говорить, а Гужу распалялся все больше и больше.

Наконец Юга почувствовал, что уже не в силах слушать косноязычный лепет о королевском указе, и, перебив говорящих взмахом руки, повернулся к начавшей шуметь толпе:

— Стало быть, ребята, вы поверили этим сказкам и потому ворвались сюда, топчете и рушите мой сад? Стало быть, вы, взрослые люди, повалили сюда, как тупая скотина, чтобы меня запугать? Или еще для чего?.. Постыдились бы! А в особенности должно быть стыдно тем, кого я знал как порядочных людей и кому оказывал уважение. Даже староста здесь! Очень хорошо, ничего не скажешь! Вместо того чтобы унять глупцов и сумасбродов, сам бунтуешь заодно с ними… Хорош староста!..

— Вы уж простите, барин, да коли народ нас повел с собой, что мы могли сделать? — униженно и покорно пробормотал Правилэ.

— И ты, Лука! — продолжал Мирон, горячась. — Или ты, Лупу, старый человек с седой головой, еще постарше меня, а заодно с такими отсевками, как Трифон. Эх, мужики, мужики, мне на вас и смотреть тошно!

Говоря, он то и дело спохватывался, что уже не владеет собой, но не мог удержаться, подобно бегуну, который нечаянно ринулся вниз по крутому склону и теперь неотвратимо мчит под гору, хотя знает, что приближается к пропасти. Впрочем, воздействие, оказанное его упреками, побуждало его продолжать свою речь. По мере того как голос Мирона крепчал и суровел, стегая, словно кнутом, толпа утихала. Казалось, у всех в душе проснулся инстинкт страха и покорного подчинения. Крестьяне озабоченно качали головой, бормотали какие-то невнятные извинения.

Слова Юги угрожающе свистели над застигнутой врасплох толпой, словно хлыст в руке дрессировщика, грозящий каждую секунду опуститься на головы, как вдруг Трифон Гужу выпрямился, качнулся всем телом вперед и взревел срывающимся голосом:

— А ну постой, барин, ведь мы-то не попусту поднялись!..

Его голос сшибся и сплелся в воздухе с голосом Мирона Юги.

На миг голос Юги в недоумении захлебнулся, но тут же взвился с новой яростью, будто желая все испепелить вокруг:

— Молчать, мерзавец!.. Замолчи, бандит!.. Молчать!.. Молчать!..

Вытаращив глаза, с пузырьками пены в уголках рта, Мирон Юга вопил, потрясая кулаком перед лицом Трифона Гужу, но тот, лишь на секунду оторопев, ответил ему нахальной ухмылкой. Затем, так как барин все еще повторял: «Молчать», — хотя уже хрипел от усталости, Трифон крикнул низким, вызывающим голосом:

— А чего мне молчать?.. Не хочу я молчать, и все!.. По какому такому праву ты мне приказываешь?.. Я тебе не слуга!

Мирон Юга ничего уже не видел перед собой, но каждое слово крестьянина будто хлестало его по щекам, да так, что в ушах звенело. И он продолжал с тем же бешенством: