Рассказы. Стихотворения

Собака стала тихо обнюхивать воздух. Куски разорванной парусины свисали почти до самого стола, и некуда было деться от всего, что случилось.

Тьетьенс вошла в комнату и уселась возле нас, оскалив зубы и выставив передние лапы. Она посмотрела на Стрикленда.

— Дела-то худые, старуха, — сказал он. — Не залезают ведь люди под крыши своих бунгало, чтобы умереть, и не натягивают потом парусины. Давайте-ка подумаем, что все это значит.

— Давайте лучше подумаем об этом в другом месте, — предложил я.

— Превосходная мысль! Гасите лампы. Мы сейчас пойдем ко мне в комнату.

Я не стал гасить лампы. Я пошел в комнату Стрикленда первый и предоставил ему самому погружать столовую в темноту. Он пришел вслед за мной, мы закурили и стали думать. Думал Стрикленд. Я не переставая курил: мне было страшно.

— Имрей вернулся, — сказал Стрикленд. — Вопрос в том, кто убил Им-рея? Не говорите мне ничего, у меня есть на этот счет свое мнение. Когда я нанял это бунгало, большая часть слуг Имрея перешла ко мне. Имрей был человек простодушный и безобидный, не так ли?

Я согласился с ним, хотя лежавший под скатертью ком видом своим не подтверждал ни того, ни другого.

— Если я созову всех слуг, они станут тут плечом к плечу и будут лгать, как ариане. Что бы вы предложили?

— Вызывать их поодиночке, — сказал я.

— Тогда они убегут и всё разболтают товарищам, — возразил Стрикленд. — Надо разъединить их. Как вы думаете, ваш слуга что-нибудь знает?

— Может быть; впрочем, нет, вряд ли. Он ведь здесь всего каких-нибудь два-три дня, — ответил я. — А как по-вашему?

— Боюсь что-нибудь утверждать. Только все-таки как же этот человек умудрился угодить поверх навеса?

За стеною послышался глухой кашель. Это означало, что Бахадур Хан, лакей Стрикленда, проснулся и собирается укладывать своего господина спать.

— Войди, — сказал Стрикленд. — Ночь-то какая сегодня теплая, правда?

Бахадур Хан, здоровенный, высокий мусульманин, подтвердил, что

ночь действительно теплая, но заметил, что, по всей вероятности, опять пойдет дождь и что, с позволения его чести, тогда будет легче дышать.

— Действительно, гак оно и будет, если господь приведет, — ответил Стрикленд, стягивая с себя сапоги. — Сдается мне, Бахадур Хан, что я очень уж давно без жалости заставляю тебя работать, с того самого дня, когда ты ко мне нанялся. Когда же это было?

— Неужели Сын Неба не помнит? Это было, когда Имрей-сахиб втайне уехал в Европу и никого не предупредил. И мне — даже мне — была оказана великая честь: Покровитель Бедных сделал меня своим слугою.

— А разве Имрей-шхмб уехал в Европу?

— Такая идет молва среди его бывших слуг.

— А ты что, пойдешь к нему опять служить, когда он вернется?

— Ну, конечно, сахиб. Это был добрый хозяин, и слугам у него жилось хорошо.

— Ты прав. Вот что, я очень устал, но завтра я поеду охотиться на оленей. Дай-ка мне мое ружьецо, то, с которым я на черного оленя хожу; там оно, в ящике.

Слуга наклонился над ящиком, достал оттуда стволы, ложе и замок и передал Стрикленду, который стал собирать ружье, меланхолически при этом зевая. Потом он потянулся к патронташу, вытащил оттуда большой патрон и вставил его в казенную часть «360 экспресс».

— Так, выходит, Имрей-сахиб уехал в Европу тайком! Очень это странно, Бахадур Хан, не правда ли?

— Что я могу знать о путях белых людей, Сын Неба?

— Разумеется, очень мало. Но сейчас ты узнаешь больше. Мне довелось проведать, что Имрей-сахиб вернулся из своих далеких странствий и даже что сейчас вот он лежит здесь, за стеной, и ждет своего слугу.

— Сахиб!

Свет лампы скользнул по стволам ружья, наставленного на- широкую грудь Бахадур Хана.

— Поди посмотри! — сказал Стрикленд. — Лампу возьми. Твой господин устал и ждет тебя. Ступай!

Слуга взял лампу и направился в столовую. Стрикленд пошел за ним, почти подталкивая его дулом ружья. Несколько мгновений тот смотрел на зияющую наверху черноту, на извивающуюся под ногами змею; когда же наконец взгляд его упал на то, что лежало на столе, лицо его омрачилось.

— Ну как, видел? — спросил Стрикленд после минутного молчания.

— Да, видел. Я только комок глины в руках у белого человека. Что ваша милость собирается сделать?

— Повесить тебя до конца месяца. А что же еще?

— За то, что я его убил? Погоди, сахиб, выслушай меня. Однажды, когда он проходил среди нас, его слуг, он взглянул на моего ребенка, на четырехлетнего. Он околдовал его, и через десять дней мальчик мой умер от лихорадки!

— Что же такое сказал Имрей-сахиб!

— Он сказал: «Какой красивый мальчик» — и похлопал его по головке. От этого ребенок и умер. Вот почему я убил Имрея-сахиба; это было в сумерках; он вернулся со службы и спал. Потом я положил его на балку крыши и натянул парусину. Сыну Неба все известно. Я слуга Сына Неба.

Стрикленд взглянул на меня поверх ружья и на местном языке сказал:

— Ты подтвердишь, что слышал его слова? Убил он.

Единственная лампа освещала пепельно-серое лицо Бахадур Хана. Он очень быстро сообразил, что должен найти себе оправдание.

— Я попался в ловушку, — сказал он, — но вина его. Это он сглазил моего мальчика, и тогда я убил его и спрятал. Только те, у кого в услужении дьяволы, — он покосился на Тьетьенс, невозмутимо лежавшую перед ним, — только те могли узнать, что я сделал.

— Ты это не худо все придумал. Ты, видно, его веревкой к балке привязал. Ну так вот, теперь тебе самому придется на веревке висеть. Так оно всегда и бывает!

По вызову Стрикленда явился заспанный полицейский. Следом за ним вошел еще один. Тьетьенс сохраняла поразительное спокойствие.

— Отведите его в участок, — распорядился Стрикленд. — Надо завести дело.

— Так, выходит, меня повесят? — спросил Бахадур Хан, не пытаясь бежать и уставившись глазами в пол.

— Да, если солнце будет светить, а вода течь, тебя повесят! — сказал Стрикленд.