Рассказы

Человек, сидящий у двери, тронул его за рукав:

– Не уходите, помолитесь с нами.

– Спасибо. Очень бы хотел остаться, но я ищу друга.

– Ищите, ищите, глядишь, и найдете.

Альберт укрылся под роняющим листья каштаном через улицу от синагоги и стал ждать. Он набрался терпения, решил - если надо, прождет хоть до утра.

В начале десятого в синагоге потух свет, вскоре последний молящийся ушел. С ключом в руке появился рыжебородый раввин - запереть дверь магазина.

– Извините за беспокойство, рабби, - подошел к нему Альберт, - но вы, наверно, знаете раввина Джонаса Лифшица - он живет наверху со своей дочерью Рифкеле, если, конечно, она ему дочь?

– Раньше он молился с нами, - сказал раввин с легкой усмешкой, - но с тех пор, как ушел на покой, предпочитает ходить в большую синагогу, не синагогу - дворец, на Мошулу-парквей.

– Вы не можете сказать, он скоро вернется?

– Наверно, через час, не раньше. Уже суббота, ему придется идти пешком.

– А вы... э... вы случайно ничего не знаете о серебряных венцах, которые он изготовляет?

– Что за серебряные венцы?

– Помогать больным, умирающим.

– Нет, - сказал раввин, запер синагогу, сунул ключ в карман и поспешил прочь.

Учитель - он ел себя поедом - проторчал под каштаном до начала первого, и, хотя ежеминутно давал себе слово все бросить, уйти домой, не мог побороть досаду и злость, такие прочные - не вырвешь - корни они пустили в его душе. Уже где-то около часа тени заметались, и учитель увидел, как к нему улицей, выложенной, точно мозаикой, тенями, идут двое. Первым в новом кафтане и щегольской шляпе шел усталой, тяжелой походкой старый раввин. За ним не шла - приплясывала Рифкеле в кокетливом желтом мини-платье, открывавшем ляжки-тумбы над мосластыми коленями; время от времени она останавливалась, хлопала себя по ушам. Длинная белая шаль упала с левого плеча и, чудом удержавшись на правом, косо повисла, только что не волочась по земле.

– Вырядились на мои денежки!

– У-у-у!
– протянула Рифкеле и, подняв ручищи, шлепнула себя по ушам: слушать себя она не хотела.

Они втащились по тесной лестнице, учитель плелся за ними по пятам.

– Я хочу посмотреть на мой венец, - уже в гостиной сказал он побледневшему, обомлевшему раввину.

– Венец, - заносчиво сказал раввин, - уже готов. Идите домой, ждите, вашему папе скоро будет лучше.

– Перед уходом я позвонил в больницу - никакого улучшения не наблюдается.

– Улучшения? Он хочет улучшение так скоро, когда даже доктора не понимают, какая болезнь у вашего папы? Не спешите, венцу нужно давать еще время. Даже Богу нелегко понимать наших болезней.

– Я хочу посмотреть на вещь, за которую заплатил деньги.

– Я вам ее уже показывал, вы сначала посмотрели, потом заказывали.

– Вы же мне показали отражение, факсимильное воспроизведение, словом, что-то в этом роде. Я требую, чтобы мне продемонстрировали в подлиннике вещь, за которую я как-никак выложил без малого тысячу монет.

– Послушайте, мистер Ганс, - невозмутимо продолжал раввин, - одни вещи нас допускают видеть, их Он позволяет нам видеть. Иногда я думаю: зря Он это позволяет. Другие вещи нас не допускают видеть - еще Моисей это знал, и первая - это лик Божий, а вторая - это подлинный венец, который Он сам сделал и благословил. Чудо - это чудо и никому до него касаться нельзя.

– Но вы же видите венец?

– Не глазами.

– Ни одному вашему слову не верю, вы просто надувала, жалкий фокусник.

– Венец - это подлинный венец. Если вы держите его за фокус, так кто в этом виноват - только люди, которые нож к горлу приставляют, чтоб им показывали венец, вот мы и стараемся, показываем им, что это такое приблизительно будет. Ну а тем, кто верит, им фокусов не нужно. Рифкеле, спохватился раввин, - принеси папе его книжку с письмами.

Рифкеле не сразу вышла из комнаты - она явно побаивалась, прятала глаза; минут через десять она возвратилась, спустив предварительно воду в уборной, в немыслимой, до полу, фланелевой рубашке и принесла большую тетрадь, между ее рассыпавшихся от ветхости пожелтевших страниц лежали старые письма.

– Отзывы, - сказал раввин.

Перелистав одну за другой несколько рассыпавшихся страниц, он дрожащей рукой вынул письмо и прочел его вслух осипшим от волнения голосом:

– "Дорогой рабби Лифшиц, после чудодейственного исцеления моей мамы, миссис Макс Коэн, последовавшего недавно, я имею лишь одно желание - покрыть поцелуями ваши босые ноги. Ваш венец делает чудеса, я буду рекомендовать его всем моим друзьям. Навеки ваша (миссис) Эстер Полатник".

– Учительница, преподает в колледже.

"Дорогой рабби Лифшиц, ваш венец (ценой в девятьсот восемьдесят шесть долларов) полностью и всецело излечил моего отца от рака поджелудочной железы с метастазами в легких, когда ему уже ничего не помогало. Я никогда не верил в чудеса, но теперь я буду меньше поддаваться сомнениям. Не знаю, как благодарить вас и Бога. С самыми искренними пожеланиями Даниэль Шварц".

– Юрист, - сказал раввин.

Он протянул Альберту тетрадь:

– Глядите своими глазами, мистер Ганс, сколько тут писем - сотни и сотни.

Но Альберт отпихнул тетрадь.

– Если мне на что и хочется поглядеть, рабби Лифшиц, то никак не на тетрадь с никчемными рекомендациями. Я хочу поглядеть на серебряный венец для моего отца.

– Это невозможно. Я уже объяснял вам, почему это невозможно делать. Слово Господне - для нас закон.

– Если вы ссылаетесь на закон, я ставлю вопрос так: или вы в течение пяти минут покажете мне венец, или завтра же утром окружному прокурору Бронкса станет известно о вашей деятельности.

– У-у-у, - выпевала Рифкеле, колотя себя по ушам.

– Заткнись!
– вырвалось у Альберта.

– Имейте уважение!
– возопил раввин.
– Grubber Yung {Невежа (идиш).}.

– Я вчиню иск, и прокурор прикроет вашу надувательскую лавочку, если вы сейчас же не вернете мне девятьсот восемьдесят шесть долларов, которые вы у меня выманили.

Раввин затоптался на месте.

– Хорошенькое дело так говорить о служителе Божьем.

– Вор, он вор и есть.

Рифкеле давилась слезами, верещала.