Рассказы

Если сидеть, не оглядываясь, то все увидят, что он боится. Поэтому он делал вид, что спокойно рассматривает кого-то у двери.

Председатель стал читать пролетарский список, и чем дальше он его читал, тем сильнее билось сердце у Останкина: ему пришла мысль, что его поместят в списки буржуазии…

И вдруг… что это? Он ослышался?.. Его фамилия была прочтена в пролетарском списке.

Он едва удержал свое лицо от непроизвольных движений и не знал, какое ему принять выражение. Он сидел, как первый ученик после оглашения списка награжденных за отличные успехи и поведение.

Далее прочтен был список интеллигенции. Раисы Петровны в нем не было. Стали читать список буржуазии и чуждого элемента. Она оказалась в нем.

— Из этого списка предполагается исключить двоих, как чуждый рабочей среде элемент, — сказал председатель. — Первый: Дмитрий Андреевич Штернберг. Живет неизвестно на какие средства, а балы задает каждый день. Кто за исключение, поднимите руки.

Вся пролетарская половина сразу подняла руки. Интеллигенция и буржуазия сидели молча. Только кое-кто поднял, но сейчас же опять опустил. Леонид Сергеевич остался в тени. Никто не заметил, что он не поднял руки вместе с пролетарской частью за исключение.

Он в это время оглядывался кругом, как будто заинтересовался количеством поднятых рук, а сам просто забыл поднять.

— Большинство за исключение!..

Тут поднялся возмущенный говор и крик многих голосов.

— Что же вы, уж с лица земли стираете?!

— Куда же им теперь деваться, в могилу живыми лезть?!

Председатель звонил в колокольчик. Его не слушали и перебивали.

Какой-то полный господин, вероятно, сам Штернберг, с покрасневшим лицом и в котелке на затылке, с толстой золотой цепью на жилетке, подошел к столу президиума и кричал, что это насилие, что он найдет управу, теперь не 19-й год.

— Гражданин, сядьте! Можете жаловаться куда угодно, — кричал председатель, махая на господина листом бумаги со списком.

Останкин в это время оглянулся на Раису Петровну. Она как будто ждала его взгляда и возмущенно пожала плечами.

Он в ответ ей точно так же возмущенно пожал плечами и покачал головой.

Но вдруг он почувствовал, что как будто скамейку выдернули из-под него, и пол поплыл под его ногами влево, а печка поехала вправо: председатель поставил на голосование вторую фамилию: Докучаеву Раису Петровну.

Останкин почувствовал, что сейчас его выволокут на свежую воду, когда вся пролетарская часть вокруг него поднимет руки, а он, зачисленный в их группу и сидящий с ними — не поднимет. И первое, что он услышит, будет вопрос председателя:

— Вы за кого и против кого? И кто вы такой?

Он боялся оглянуться назад, чтобы не видеть лица человека, да еще близкого ему, которого выбрасывают, лишают права жить. Помочь ей он все равно не сможет, даже если бы он стал громко протестовать, что он, конечно, и сделает.

— Кто за исключение? Граждане, голосуйте все и держите руки отчетливее. А то не разберешь ни черта, кто голосует, кто не голосует.

Значительная часть пролетарской группы подняла руки, и так как эта группа была больше, то голосов при подсчете оказалось ровно половина.

Останкин сидел впереди всех и не поднимал руки, тогда как все его соседи подняли.

Так как голоса разделились на равные две половины, то он с бьющимся сердцем ждал, что Раису Петровну оставят и тогда раньше времени не стоит поднимать скандала.

— Как же мы решим? — сказал председатель, — половина за и половина против.

Останкин от волнения взъерошил спереди волосы.

— Вы что, поднимаете руку или не поднимаете? — спросил председатель его в упор. И тот почувствовал, что пол под ним проваливается, он испуганно покраснел от того, что к нему обратились отдельно на глазах у всех, и рука как-то сама собой поднялась выше его взъерошенного вихра.

— Большинством одного голоса — исключается, — сказал председатель.

XI

Во всем облике Леонида Останкина стала заметна разительная перемена. Его взгляд стал тревожен, пуглив. Он часто вздрагивал и оглядывался по сторонам. А когда выходил из своей комнаты, то, как вор, прежде всего бросал взгляд в сторону комнаты Раисы Петровны. И, если никого не было видно, он быстро выскальзывал из квартиры.

Раису Петровну оставили жить в рабочей коммуне. С внесением ее в списки буржуазии вышло недоразумение. И, когда он узнал об этом, его охватил ужас. Теперь вся его задача была в том, чтобы не встретиться с нею.

Поэтому он возвращался домой, стараясь дождаться темноты, как преступник, который знает, что его ищут и могут каждую минуту схватить. Это состояние было мучительно.

Останкин старался быть в редакции как можно дольше. Здесь он чувствовал себя сравнительно защищенным.

Сегодня он уже в сумерки подходил к своему дому. Дойдя до ворот, он нерешительно заглянул в них, нет ли там Раисы Петровны. И сейчас же покраснел от пришедшей ему мысли, что он, точно жулик, принужден теперь прокрадываться к месту своего ночлега.

Вот он у себя дома. На письменном столе лежит его инструмент — перо и бумага. Он, стоя посредине комнаты, обвел глазами стены. У него было такое чувство, что он окружен стенами в пустоте. И он стал ощущать страх этой пустоты.

Он подошел к окну и при свете лампочки на парадном увидел коменданта, который с кем-то разговаривал и изредка взглядывал на его окно. Останкин поспешно, совершенно безотчетно отошел от окна, как будто он боялся, что комендант на него смотрит.

И сейчас же возмутился сам на себя.

— Да ведь это настоящий психоз! — сказал он вслух. — Если этому поддаться, то просто можно свихнуться.

Он подошел к окну и стал смотреть вверх, на мерцавшие звезды. Ему пришла мысль, что вот перед ним сама бесконечная вечность, а сам он сын этой вечности, один из моментов этой вечности, получившей в его лице реальное выражение. И он среди веков на какой-то короткий, в сущности, миг пришел в этот мир, и опять в свое время он уйдет из него туда, как часть вселенной, как часть мирового разума. И при этом он боится коменданта… Что может быть нелепее и недостойнее этого!..