Рассказы

Он с грехом пополам выбрался из сарая, осторожно придерживая у груди семь яичек - больше-то уж не было, да и то: кто бы мог подумать, что столько окажется. Невестка ведь что сказала - два-три. А оно вишь как обернулось: не два-три, а целых семь. Н-да, лукошко-то все же надо было сыскать.

Он брел к дому, весь проникнутый сознанием собственной правоты. Вечерняя темь совсем загустела, из окна уже светила лампа. Руки старика точно примерзли к яичкам, глаза застилали навернувшиеся студеные слезы - он еле разбирал дорогу, а на кончике носа все так же настырно подрагивала большущая светлая капля, наотрез отказываясь падать. Ну как ее смахнешь? Ладно, пусть себе висит на здоровье, дома с ней разберемся, решил он и еще усерднее зашаркал по двору со своей добычей, чувствуя, как кости все трещат на ядреном январском морозце. Пальцев своих он уже не чуял, одна забота была - не обронить яйца. Эх, лукошко бы сейчас как сгодилось! Ну да ничего, до дверей, поди, шагов с десяток осталось. На онемелых губах застыла блаженная улыбка: вот уж дома-то подивятся. А сам шлеп-шлеп ногами, от усердия еще пуще согбенный в пояснице, ну так ведь и ей, родимой, тоже, как и ему, за восемьдесят. В самых дверях чуть не споткнулся о метнувшуюся под ноги собаку - той тоже не терпелось прошмыгнуть в тепло.

– Ступай отсюда, - цыкнул он на нее, - пошел вон, Фукси!

Нежно притиснув к себе яички, старик локтем нажал на дверную ручку. Вошел на кухню и огляделся вокруг. Семья была в сборе. Еще какой-то незнакомый парень сидел рядом с Катицей. Дядюшка Ференц не единожды видел его здесь, но кто он и что, не знал. Людей помоложе дядюшка Ференц уже не различал.

Он замер у порога с оторопелым видом. Присутствие чужого оказалось столь неожиданным, что он не знал, как себя вести. Синие от холода руки прилипли к яичкам, на кончике носа мерцала все та же яркая жемчужина, он шмыгнул ноздрями, а проку ничуть. Все семейство раздраженно покосилось на него, а Катица глаза в пол упрятала.

Незнакомый, весь из себя разодетый парень поднялся с места и шагнул старику навстречу.

– Добрый вечер, дядя Ференц, - дружелюбно сказал он, протягивая руку. Это изумило старика. Люди, заходившие в дом, уже не шибко-то часто здоровались с ним за руку.

Тут до парня дошло, что обе руки у старика заняты, и он отдернул протянутую было для пожатия свою руку. Вот только старик-то уже повел рукой в его сторону.

И в то же мгновение на выложенном плиткой полу раздалось четыре мягких хлопка. Юноша отпрянул назад, но куда там! Из лопнувших яиц уже брызнуло на темно-синие с отливом брюки. Украдкой глянув на них, парень тут же сделал вид, словно ничего не произошло. Небрежно эдак махнул рукой и даже улыбнулся.

Катица от испуга взвизгнула и тихо залилась слезами. Сын дядюшки Ференца крепко выругался, а жена его вскочила с места.

– Н-ну и н-ну, - выдавила она сквозь зубы старому человеку, оцепенело стоявшему у дверей в своей обшарпанной хламиде.
– Н-ну и н-ну, па-паша!

– Да ничего, ничего, - зачастил молодой человек, не смея, однако, глянуть на брюки второй раз.

– Катица, смочи-ка тряпочку, - велела дочери мать, вся багровая от стыда.
– А ты, Лаци, не серчай. Авось как-нибудь... сейчас вот теплой водичкой попробуем...

– Да что вы, тетя Гизелла, подумаешь!
– оттараторил парень.

– Эх, вы, деда, деда, - продолжала всхлипывать Катица, прикрыв ладошкой свои возмущенные глазки.

Дядюшка Ференц все так же стоял ни жив ни мертв, судорожно сжимая в руках оставшиеся три яичка. Взор его блуждал по лицам присутствующих. Отовсюду ему отвечали нескрываемым презрением и гневом. Парень натужно улыбался и бормотал, заикаясь:

– Нет, нет, ничего страшного... Я потом их бензином... Да я и сам тоже...

От разъяренных взглядов старик съежился, словно его вытянули хлыстом.

– Даже такой пустяк и то доверить нельзя, - проскрежетал ему родимый сын.
– Да отойдите вы наконец от дверей!.. И нос вытрите...

Он изничтожающим взглядом проводил старика, заковылявшего в отведенный ему темный угол.

– Покажи-ка, - обратилась хозяйка к Лаци. Парень, смущаясь, вытянул вперед ноги.
– Н-ну и н-ну, - протянула она в ужасе, побледнев как мел, и принялась отчищать расплывшиеся желтые подтеки.
– Стыдобища одна на наши головы, другого от него не жди.

– Он же ни при чем, - попробовал вступиться Лаци.

Катица даже посмотреть не решалась в ту сторону, где суетилась ее мать.

А в углу, там, где исчез старик, царила такая тишина, будто дядюшка Ференц уже и не дышал вовсе.