Рассказы

Солнце уже утонуло в желтой воде за старым деревянным мостом. Воздух, пропитанный запахом сырой древесины, стал неподвижен, и бело-синие вымпелы на катерах повисли вдоль мачт. Катера были пришвартованы у плотов, прямо к бревнам.

Мы сидели на плотах. Мы - это Женька Жмых, Славка Мальцев и я. Мы сидели и громко, так, чтобы слышали на "Иртышлесе", рассуждали о недостатках катера. Кроме того, Славка, морща от удовольствия веснушчатый нос, щелкал жареные семечки подсолнуха.

На палубе катера был только один человек - высокий сутуловатый с белесыми волосами и очень большим носом. Рядом с этим носом его глаза казались маленькими, как голубые горошины.

Матрос сидел на низкой крыше машинного отделения и невозмутимо чинил фуражку: пришивал козырек.

Прошло минут десять. В самый разгар нашей разнузданной клеветнической кампании по поводу тихоходности "калоши" парень отложил фуражку, встал и принялся разглядывать нас. Мы замолчали. Я прикинул расстояние до берега.

– Пацаны, - сказал матрос, - угостили бы семечками.

Конечно, стоило ответить так: "Сплавай на своей калоше к рынку. Там и купишь". Но парень улыбнулся, и его некрасивое лицо стало очень добрым от большой белозубой улыбки.

И задиристый Славка поднялся с бревен. Он неловко полез в карман: в ладони семечек у него больше не осталось. Он вывернул свой карман и вытряс в руку черные поджаренные зернышки вместе с крошками хлеба и табака. Табак Славка добывал обычно из окурков и, давясь дымом, курил самодельные сигареты.

Подвинув на ладони крошки и семечки, Славка смущенно покосился на нас:

– Дать, что ли?

– На катер пустишь?
– спросил Женька у парня.

– Валите...

Игра стоила свеч. Конечно "Иртышлес" не "Риск", но поглядеть все же было интересно. Мы не спеша двинулись к сходням.

– Я здорово подсолнухи люблю, - простодушно сказал матрос, принимая семечки в большую ладонь.

Его звали Иваном. Он оказался подходящим парнем. Показал кубрик, машинное отделение. О себе кое-что рассказал.

Отец у него под Курском погиб, как у Женьки. Мать жила в деревне, сам он второй год плавал и готовился в речное училище.

Вам бы на "Риске" плавать, - сподхалимничал Славка. Иван добродушно сказал:

– А разницы-то... Что наш, что ихний - все равно посудина.

Тогда мы оскорбились за "Риск". Но смолчали.

Женька Жмых высказал, наконец, затаенную мысль:

– Прокатиться бы...

Этот вопрос решился с удивительной легкостью. Оказалось, что завтра "Иртышлес" пойдет к Зеленому Мысу на заправку. Иван крикнул, обращаясь к рулевой рубке:

– Сан-Митрич! Прокатим пацанов?!

Открылась дверца, и показалась голова Усатика.

– Можно... Только вон тому рыжему я на одном месте сначала изображу черепаху. Ту, которую он у нас на корме рисовал.

Славка, очень гордившийся этим подвигом, сейчас нахально отперся.

Появился бритоголовый моторист с квадратными плечами, обтянутыми тельняшкой. Он хмуро сказал:

– Ладно тебе, Саша... Они все равно дрыхнуть будут. Мы в пять отчалим.

Наивный он был человек...

Тянулась фиолетовая ночь, душная и беззвездная. Где-то по краю горизонта прокатывались грозы. Полыхали розовые зарницы. Один раз была особенно яркая зарница и короткий громовой удар.

В половине пятого над водой, над песком, над причалом еще висел туман. Его хлопья ползли по обрыву, цеплялись за кусты бурьяна.

Мы прошли по бревнам до кромки плотов. Там стоял только "Риск". В первую минуту мы ни слова не сказали друг другу. Старая неприязнь к "калоше" с прозаическим названием снова проснулась в нас. Теперь она подогревалась обидой.

– Трепачи, - зло сказал Женька. Потом крикнул: - Где "Иртышлес"?
– Он крикнул это пожилому бородатому механику "Риска", который, зевая, вылез на палубу.

Механик угрюмо взглянул на нас и отвернулся. Мы пошли к берегу. И тогда услышали:

– Где ему быть? У восьмого причала, за пристанью. Там, видать, и стоит.

Мы не ругали "Иртышлес". Береговыми переулками, через весь город, мы шли к восьмому причалу. Зачем? Не знаю. Но мы не хотели простить обмана.

Оранжевое солнце разогнало туман и застряло среди портовых кранов. Мы прошли через пассажирскую пристань, где хмурые торговки за дощатыми столами продавали жареные семечки подсолнуха - по рублю за стакан. Потом мы прошагали мимо пахнувших соленой рыбой длинных складов, пересекли рельсовую линию, махнули через забор с большой цифрой восемь на серых досках и вышли к деревянному пирсу.

"Иртышлес" мы увидели сейчас же, но не сразу узнали. Мачта у него стала похожа на букву Т, потому что верхушка оказалась срезанной над самой перекладиной с сигнальными лампами. В рубке были выбиты стекла, а белая краска местами закоптилась и покрылась коричневыми пузырьками.

Медленно, словно под конвоем, мы поднялись на борт. Нас встретил бритоголовый моторист и не удивился. Вытирая масляной тряпкой голые по локоть руки, он как-то виновато сказал:

– Такие дела...

Вот что мы узнали. Поздно вечером команду катера попросили вывести к мосту паузок с грузом овощей для Салехарда. Почему-то дело это было спешное, и капитан согласился. Но когда катер подошел к пристани, на барже у восьмого причала вспыхнул пожар.

Рядом стоял пассажирский пароход "Суриков". На берегу возвышались штабеля просмоленных шпал.

Большие буксиры не могли подойти к горящей барже. Тогда подошел "Иртышлес-3". Нос уже пылал, как солома, и капитан подвел катер с кормы.

Их было трое на катере, и они спешили. Они очень спешили, потому что баржа сказалась груженной бочками с горючим. Говорили, что в нескольких из них бензин, а остальные пусты, и это было еще хуже. Пустые железные бочки с бензиновыми парами взрываются, как фугасы.

Их было трое на катере, но пойти на баржу мог только один - Иван. Ведь капитан не оставлял руля, а моторист находился внизу. Иван взял конец троса и прыгнул на рулевую лопасть баржи, выступающую из воды. Было очень трудно подняться на баржу с тяжелым тросом в руках. Не знаю, как он сумел. Но он вскарабкался и закрепил трос за кнехты. Закрепил и румпель, чтобы не болтало руль. Когда Иван прыгнул на катер, от прилетевших искр у него тлела одежда...

Моторист рассказывал и вытирал руки промасленной тряпкой. Масло блестело на руках и капало на палубу.