Рассказы

Порой ему доставалось от спящих; то прижмут, то заденут ногой. Тогда он садился с обиженной миной, и на фоне окна, освещенного с улицы, можно было видеть его «смаргивающие» время от времени ушки. Иногда, рассердившись, он шарил лапкой в постели, легонько царапая.

— Лепушка! — умолял провинившийся. — Ну прости… Дай поспать: мы же спим втрое меньше тебя!

— Спи, пожалуйста, кто тебе не дает… — «говорили» из темноты изумрудные черточки его глаз. — Только потише брыкайся!

Присутствие малыша стесняло людей даже на царской «корове»: не знаешь заранее, где он пристроится. Но какая же роскошь была засыпать в «живом поле» этого чуда!

10

И сейчас еще, глядя на мужа, Ольга Сергеевна находила, что он интереснее большинства мужиков, мельтешащих перед ней на работе. Но часто, возвращаясь домой, она плакала: «Мамочка, больше так не могу»! От усталости и перемены погоды ныло сердце. Хотелось оставить домашнюю каторгу, мужа и дочь, уйти куда-нибудь, только чтобы забыть обо всем.

В выходные, справляя дела по хозяйству, Ольга Сергеевна морщила лоб и вздыхала. Чувствуя, как сгущаются тучи, Кошко всякий жест ее принимал, за упрек. Командуя мужем во время уборки, гоняя его по делам, она, чуть не плача, вслух поражалась: «Но главное, что меня бесит — так это насилие с твоей стороны»! Что она имела в виду, он не знал… Но не спорил, полагая, что «Ольге виднее».

Котенок уже через месяц все понимает без слов. Человек всю жизнь свою учиться складно «травить»… ничегошеньки не понимая. В кошачьих инстинктах — мудрость веков. Почему наша мудрость не передается с инстинктами? Не потому ли, что она — суемудрие.

Когда спящую кошку называют по имени, она прядет ушками. Сон — отрыжка какого-то бодрствования. Чем больше спящие учатся, тем сильнее желание поучать: во сне ведь не учат, а поучают, то есть делают так, чтобы поучаемый «зарубил» себе на носу, что он просто ничтожество, по сравнению с тем, кто его поучает.

11

В прошлое лето они пережили Иринин провал. Девочка поступала в полиграфический, на факультет художественного оформления. Мечтала стать графиком. Работала над рисунком как одержимая. Учителя в один голос признавали талант. В школе занималась отлично. Но на экзаменах в институт, получила за сочинение тройку, нужного балла набрать не смогла, и пришлось идти на вечерний. Игорь Борисович приехал на «апелляционный разбор». Ему показали ее работу, Грамматика была безупречной. «Не достаточно полно раскрыта тема», — значилось в приговоре. Он попробовал не согласиться. Молодой русовед — член комиссии — глядя поверх очков, решил подсластить пилюлю: «Положа руку на сердце, мне сочинение вашей девочки нравится: юмор, крепкая аргументация, известная лихость в слоге…, но что поделаешь… «Тема раскрыта не полно» — это общее мнение. Мы, полиграфы, делаем книги. Здесь более строгие требования. Да вы за нее не волнуйтесь. Девочка сильная — не пропадет. Подготовится — через годик поступит на очный.» К этому времени Игорь Борисович дочитал сочинение.

— Извините, мне кажется, тема раскрыта достаточно полно… даже, может быть, слишком…

— Вот, вот! Вы и сами заметили…

— Что заметил?

— Как бы это сказать… У вас умная девочка…

— Так в чем же беда?

— Вы не поняли?!

Игорь Борисович отрицательно покачал головой.

— А если подумать! — советовал преподаватель. — Ну? Ну? — глаза его за тонкой оправой излучали доброжелательность, а жидкие брови лезли на потный лоб. — Ну? Ну же! — понукал он. — Не понимаете?! Тогда нам не о чем разговаривать!

— Вы же сами сказали про строгие требования…

— Сказал. Что — из этого?

— Разве умные вам не нужны!?

— Не цепляйтесь к словам!

Когда Ирина вернулась из института, мать старалась ее успокоить, а дочь твердила одно: «Мама, миленькая, я успокоюсь… Только вы покажите мне правду… хоть в щелочку!» Игорь Борисович даже не знал, что сказать, он подумал, если развитие мира, и в самом деле, «идет по спирали», то сам он, должно быть, где-то ошибся витком.

Леопольду не мешали спать даже крики, пока в них не слышалось завывание «псов усталости». Чаще всего это было в субботу, когда сказывались все случившиеся за неделю напасти. Чуя неладное, еще не проснувшись, малыш начинал действовать. Cначала, привлекая внимание, он грациозно потягивался, а если «собаки» не замолкали, уморительно свешивал лапы с тахты: картинкой просто нельзя было не залюбоваться. Но если не помогало и это, котенок вставал и, щурясь на свет, начинал восхождение: с подушки тахты — на полку серванта, оттуда — на спинку тахты и дальше — на крышку серванта. Изящный и ловкий, он проходил сквозь шпалеры флаконов и вазочек, не задев ничего, и там, наверху, расправлял белоснежный свой воротник. Чуть склонив на бок голову с изображением буквы «М» выше глаз, подоткнув себя пышным хвостом, он устраивался Верховным Арбитром, вопрошая беззвучно: «Ну что, мои милые, не накричались еще?» И, «поджимая хвосты», «злые псы» отступали. Ольга Сергеевна брала Леопольда на руки и причитала целуя: «Лепушка, ты у нас самый умный, самый красивый' Ты один меня понимаешь!» — сердиться она уже не могла, и лица домашних светлели. В растроганных объятиях хозяйки было не слишком уютно, но он говорил себе: «Ладно, потерпим… Только бы наша взяла.»

12

Как-то вечером, когда старшие вернулись с работы, в дверь позвонили. На пороге стояла высокая женщина в норковой шубке, — ликом яркая, голосом зычная. Осведомилась: «Здесь проживает Ирина Кошко»?

— Здесь… Но она еще в институте… — ответила Ольга Сергеевна, не отрывая взгляда от норки.

— Тем лучше, — сказала гостья втискиваясь в щель прихожей и, обводя взглядом видимые оттуда пределы квартиры. — А вы, как я понимаю, Кошко-родители! — произнесла она слитно, как, например, произносят «листопрокатный» — А мы вот — Ничипуренки!

— В школе у Иры была подружка — Ничипуренко, — вслух вспомнила Ольга Сергеевна.

— То моя дочка, — ответила гостья, — но дело — не в ней. Недоумение этих Кошко, видимо, доставляло ей удовольствие: они еще не догадывались, какое счастье им подвалило. Прямо в мокрых унтайках шляясь по комнатам, она признавалась: «Мне у вас нравится… Чисто. Мебель, правда, убогонькая, но с этим Платон Петрович что-нибудь придумает».

— Извините, Платон Петрович… он кто? — робко поинтересовалась хозяйка.

— Мой муж, а стало быть — папа Володи.

— Так… а Володя, выходит, — сынок? — догадалась Кошко.

— А меня называйте «Прасковья Филипповна», — разрешила «норка». Игорь Борисович, ошибочно истолковавший интерес, с каким гостья заглядывала в совмещенный санузел, кладовку и спаленку, невпопад сказал: «Прасковья Филипповна, извините, вы, верно, к нам по обмену? Так мы не меняемся».

— Фу ты. Господи! — возмутилась Ничипуренко, в свою очередь ошибочно увязав чужие слова с тем, что держала в уме. — Уж больно вы скорые! Дайте срок — будет им и обмен!

— Простите, кому это им? — не понял Кошко.

— Вашей доченьке с нашим Володенькой! А кому же еще!? — подивилась его недогадливостью Прасковья Филипповна.

— Батюшки! Так вы к нам — вроде как свататься! — всплеснула руками Ольга Сергеевна.

— Сразу — и «свататься»! Какие, ей богу, нетерпеливые!? В этом деле нельзя торопиться… Я и подумала, раз Ирина Володеньке нравится, — схожу-ка, взгляну на родителей: что за народ и что там у них за квартирка… На личико ваша девочка вроде бы миленькая, а вот телесами не вышла: росточком мала и уж больно худая.

— Мы тоже не великаны, — развел руками хозяин.

— Не слепая — заметила, — подтвердила Ничипуренко. — Мне сказали, днем Ирина работает, вечером учится в вузе…

— Девочка так устает! Так устает! — пожаловалась Ольга Сергеевна.

— Положитесь, милочка на меня! Уж мы перетащим ее на дневной факультет.

— Это как «перетащите»?! — удивился хозяин.

— Что «как»?

— Как это можно устроить?

— Шутить изволим? — не поверила гостья.

— Помилуйте, я не шучу!

— Ну знаете… Вам действительно невдомек, почему ваша дочка-отличница не прошла на дневной факультет?